— Мое… любопытство, — прошептал он у ее губ, — еще… не удовлетворено.

Кэтрин отбросила притворство, гордость, желание дать отпор. Не помогла и мысль, что это сделает ее уязвимой. Она отчаянно и до слез нуждалась в Рафаэле Наварро, в прикосновении его губ, в сильных ограждающих руках и том всепоглощающем чувстве, которое она испытывала, лежа рядом с ним. Никто другой не смог бы унять эту боль, причиняемую любовью, никто не смог бы освободить ее от душевных терзаний, которые сковывали ее сердце, как она сама считала.

— Кэтрин… милая Кэтрин. — Эти слова невольно вырывались из его груди.

Он положил ее на колючую шерсть попоны, прикрыв наготу плащом. Два тела, хрупкое и крепкое, тянулись друг к другу, прижимаясь теснее, и кровь бурлила в их венах. Дождь и безумство мира отошли в сторону: ничто не могло сравниться с этим экстазом. Тела слились воедино, стремясь взмыть в прозрачное серое небо, подняться как можно выше, пока не столкнутся со стеклянным куполом и тогда полетят вниз, упав среди многочисленных осколков мягкой сверкающей слюды.

Все еще ощущая дрожь в теле, Кэтрин неосознанно уткнулась лицом в его шею. Тесно прижавшись к нему, она чувствовала ладонью движение мышц его спины под шрамами на коже, когда он убирал волосы с ее влажной шеи. Он провел губами по ее макушке. Его рука гладила ее плечи, опускалась к талии и вновь нежно поднималась к груди. Кэтрин смутно ощущала жжение в тех местах, где его борода касалась ее лица, и как щекотали ее волосы на его груди. Никто не ждал никаких слов, хотя она могла бы попытаться… Ведь это и был тот покой, который она искала. Другого не существовало.

Дождь уменьшился и превратился в моросящую пелену. Лошадь была оседлана. Раф застегнул на Кэтрин плащ, целуя дрогнувший уголок ее рта, и поднял ее на спину мерина. Усевшись сзади, он обнял ее и прижал к груди.

Ближе к вечеру они выехали из леса и двинулись параллельно реке по заросшей травой тропе: на этом участке никакой другой дороги не было. Описав дугу, бесцветное солнце пробивалось сквозь свинцовые тучи. Его бледно-желтый свет упал на маленькую плоскодонку. Из трубы ленивыми кольцами поднимался дым, а в тяжелом влажном воздухе стоял запах жареной рыбы.

Это была плоскодонка тетушки Эм и Джонатана! Привязанная к перилам, она спокойно покачивалась на волнах рядом с курносой килевой лодкой.

Жизненно необходимые вещи можно пересчитать по пальцам, когда находишься на грани выживания. Огонь был потушен, продукты, постельные принадлежности, одежда погружены, и лодка уже маневрировала по течению реки, как только затихло эхо оклика Рафа. Убедить тетушку Эм покинуть ее плавучий домик, который она упорно называла маленьким Ноевым ковчегом, было намного труднее, чем других. Она, возможно, и вовсе бы не согласилась, если бы ее невестка не отказалась ехать без нее. Старушка не допускала мысли, что может подвергнуть своих будущих правнуков опасности. Джонатан, не откладывая дело в долгий ящик, женился на полногрудой дочери лодочника, который перевозил их в Натчез. Поздней весной или в начале лета он должен был стать отцом, и в ожидании этого события примкнул к семье своей жены в их фрахтовом бизнесе. Родственники со стороны жены, конечно же, тоже находились на борту. Кроме того, имелась еще команда из двадцати человек, которые, едва судно направилось вниз по течению, только и делали, что лежали на палубе или на крыше грузового отсека. Несмотря на недавние заверения Али, поездка обещала быть не совсем спокойной, хотя Кэтрин вынуждена была признать ее преимущества по сравнению с ездой верхом.

Румпелем[117] управлял Раф. Джонатан, переведя долгий оценивающий взгляд с Кэтрин на свою жену, присоединился к нему. Из доносившихся до нее обрывков разговора Кэтрин поняла, что они обсуждают возможности перевозки грузов на новом пароходе, который Фултон[118] строил в Питсбурге.

Ходили слухи, что он будет взбивать воды Миссисипи своим гребным колесом.

Отбросив усталость, она попыталась завести разговор с женой Джонатана. Однако девушка была в плохом настроении. Она сама нашла Кэтрин на носу корабля, но отвечала на все вопросы односложно. Она чувствовала себя неловко, хотя ее талия только начала утолщаться, и, когда к ним присоединилась тетушка Эм, сразу начала вздыхать о том, что ей пришлось оставить в спешке. Согласившись на поездку вниз по реке, она начала вслух размышлять, действительно ли это было так уж необходимо, не останутся ли они одни в изоляции, не преувеличена ли опасность. Хмурый взгляд тетушки Эм не остановил ее, и понадобился резкий упрек с ее стороны, чтобы это прекратить. Кроме того, он освободил их и от ее присутствия. Девушка удалилась в поисках своего мужа, затем отвела его в сторону, чтобы поведать о своих предположениях.

— Не думай о ней слишком плохо, — сказала тетушка Эм, наблюдая за парой. — Она всегда была ревнивой, наверное из-за того, что мой глупый мальчик никогда не скрывал чувств к тебе. Подливает масла в огонь и то, что ты кажешься такой цветущей, тогда как она считает, что выглядит плохо.

Нахмурившись, Кэтрин посмотрела на пожилую женщину.

— Мне жаль.

— Почему ты должна сожалеть? Это не твоя вина. Джонатан крепко любит свою жену, как бы странно это ни звучало. Это настоящая любовь, а не юношеское представление, какой должна быть любовь между мужчиной и женщиной. У них все будет хорошо.

Кэтрин, наслаждаясь ее приятным голосом, мечтала, чтобы кто-то мог сказать то же самое и о ней. Она не просто так вышла на носовую часть лодки. Воздух здесь был свежее, без запаха сырого лука и жареной рыбы, которую готовили на ужин. Не то чтобы она не любила эту простую пищу — от этих ароматов ей становилось дурно, как и от пропитавшего одежду лошадиного запаха. А причина была той же, что и в случае с женой Джонатана.

Она вспомнила, что месячные не беспокоили ее с тех пор, как она уехала из Натчеза. Кроме того, ее периодически тошнило, а грудь налилась и стала чувствительной. Одним словом она была enceinte[119]. Ее ребенок родится осенью, возможно, через шесть-восемь недель после рождения правнука тетушки Эм.

Почему сейчас? Почему это не могло произойти до того, как она убежала из Альгамбры, или два-три месяца спустя? И в первом, и во втором случае это, скорее всего, помогло бы ей сблизиться с Рафом. Сейчас это может только разъединить их. Ее мужа едва ли можно будет упрекнуть, если он откажется поверить в то, что это его ребенок. Не станет неожиданностью, если он решит, что это единственная причина, по которой она к нему вернулась. Она бы не вынесла упрека в его взгляде. Есть только один выход. Задрожав, Кэтрин плотнее укуталась в свой плащ, невидящим взглядом уставившись на широкую серую реку. Одиночество стало таким же всепоглощающим, как эти темные воды, несущиеся к бесконечному заливу.