город уже не пустел только потому, что не светили фонари. Густад решил, что пора сходить к доктору Пеймастеру, сообщить ему, что Рошан поправилась, и спросить, можно ли прекратить давать ей лекарства. Во время ее болезни между ними случались разногласия, но Густад все равно любил своего детского доктора.

– Чудесная новость, чудесная, – сказал доктор Пеймастер. – И другой пациент тоже выздоравливает. Чудесно.

– Другой пациент?

– Бангладеш. – В приемной никого не было, и у доктора выдалось время поговорить. – Правильный диагноз – половина успеха. Правильные назначения – другая его половина. Я имею в виду инъекцию индийской армии. Таким образом, кризис миновал. Начался путь к выздоровлению.

Он опустил шторы, солнце давно уже село.

– Теперь нам бы излечить наши внутренние болезни так же быстро и эффективно, как внешние, и мы бы могли стать одной из самых здоровых стран в мире. Вы почувствовали вонь из канализационных труб, когда подходили сюда?

– Она ужасна, – сказал Густад, сморщив нос.

– Невыносима. Слушает ли нас муниципалитет? Да. Делает ли он что-нибудь? Нет. И так уже многие годы. Проблемы – куда ни глянь. Протечки, прорванные водопроводные трубы. Переполненные канализационные колодцы. Инспекторы приходят и уходят, а сточные канавы переполнены вечно. А поверх всего этого коррупция в полиции. Они каждую неделю требуют хафту[321] от людей, пользующихся тротуарами. Со стороны санитарных инспекторов тоже сплошные поборы. Они сдирают бакшиш с «Птичника» даже при том, что он имеет законную лицензию. В этом районе уже все сыты по горло и теряют терпение.

– У вас есть рецепт от этой внутренней болезни?

Доктор Пеймастер поднял брови и улыбнулся уголком рта.

– Разумеется. Проблема в одном: лечение настолько болезненное, что может убить пациента раньше, чем болезнь.

Густад кивнул, понимая если не особенности, то суть предлагаемого доктором метода.

Внезапно за окном послышался звук гонга. Медное блюдо паанвалы Пирбхоя? Неужели он все еще продолжает рассказывать свои старые байки покупателям? Воспользовавшись паузой в разговоре, Густад откланялся.

Неподалеку от «Птичника» вокруг паанвалы Пирбхоя собралась толпа больше обычной, не обращавшая внимания на вонь, несущуюся от канализационных колодцев, которая вынудила Густада закрыть нос и рот носовым платком. Однако Пирбхой на сей раз выдавал не одну из своих традиционных баек о «Птичнике», возбуждающих новичков и призванных разгорячить им кровь, укрепить уверенность в своих возможностях, а заодно увеличить продажи своих паанов. Нет, он временно переключился на другую тему. В знак уважения к настрою внутри общества и в связи с внешней угрозой паанвала Пирбхой мобилизовал свои таланты на всеобщее благо, сплетая повествование, жанр которого было бы трудно определить и описать. Это была не трагедия, не комедия и не историческая хроника; не трагикомическая, историко-буколическая или трагико-историческая пастораль. Не эпос или ироикомическое повествование. Не баллада и не ода, не сатирическая интерлюдия, не сказка, не элегия, не пародия, не погребальный плач. Хотя тщательный анализ, вероятно, мог бы выявить признаки всех этих жанров в его сочинении. Но поскольку литературная критика была пустым звуком для его слушателей, они откликались на его устное произведение единственным доступным им способом: всеми фибрами своего существа. Они видели, обоняли, осязали и переживали слова, наполнявшие сумерки, и воочию воображали себе рассказываемую им историю. Неудивительно, что они не замечали канализационной вони.

Густад пропустил начало, но это не имело значения.

– К тому времени, – вещал Пирбхой, – в Западном Крыле инструмент Пьяницы стал вялым, как червяк, сморщенным и бесполезным, вдохнуть в него новую жизнь было не под силу даже самому мощному паану. Его Государственный Министр по Делам Секса со своим заместителем, Организатором Оргий, продолжали устраивать роскошные представления. Но Пьяница больше не мог участвовать в этих Карнавалах Совокупления. Злобный, как змея, захлебывающаяся собственным ядом, он наблюдал за чужим экстазом и накачивался виски. Только виски, в огромных количествах.

Его грязный гнев, убийственное настроение и садистские выходки делали жизнь невыносимой для окружающих. Они ломали головы в поисках выхода. Как ублажить Пьяницу? Как поднять ему настроение и тем самым облегчить собственное существование?

Были испробованы самоновейшие средства. Они подсовывали ему «Лудо», «Змеи и лестницы», «Монополию» и шашки, но он был не в состоянии достаточно долго помнить правила, чтобы получать удовольствие от этих игр. Министр Импорта-Экспорта даже выписал для него эротические пазлы, изображающие женщин-иностранок с розовыми-розовыми сосками и тонкими светлыми лобковыми волосами. Но он не мог собирать их в силу нарушения пространственного восприятия. Он клал фрагменты мозаики в рот один за другим, а потом плевал ими, изжеванными, покрытыми зловонной вязкой слюной, в лица своих ревностных приспешников. Все были на грани отчаяния.

Женщины из «Птичника» стояли и сидели у окон, высматривая потенциальных клиентов. К их глубокому огорчению, мужчины в эти дни предпочитали, послушав паанвалу Пирбхоя, отправляться не к ним, а домой.

– Потом предложение внесли военные: оружие, сказали они, может стать подходящим средством, – продолжал Пирбхой. – «Как так?» – спросили другие. Военные объяснили. Личный пистолет Пьяницы насквозь проржавел и стрелять больше не может. Но напомните ему, что у него есть масса другого оружия: извергающего огонь, плюющегося свинцом – смертоносного. Он может им распоряжаться как заблагорассудится, чтобы забыть о бессилии своего собственного пистолетика.

Неудивительно, что военные предложили правильное решение. В конце концов, Пьяница и сам был военным, а они знали, как лечить недуги одного из своих. Особенно когда снадобье отвечает их собственным планам. Лечение должно было начаться безотлагательно, поскольку идеальный объект был готов: Восточное Крыло, где бенгальцы просто напрашивались на него.

Итак, Пьяница провел инспекцию своему вооружению: легкая артиллерия, среднекалиберная артиллерия, тяжелая артиллерия, противовоздушные орудия, минометы, гаубицы, танки, базуки. И это затронуло в нем какой-то чувствительный уголок, пробудило счастливые воспоминания. Он начал пускать слюни. Особая ухмылка появилась на его лице, лакеи и подхалимы вздохнули с облегчением. Позовите моего Мясника, повелел он, и все, сбивая друг друга с ног, бросились исполнять приказ.

«Дорогой мой Мясник, – сказал Пьяница, – у меня есть для тебя работа в Восточном Крыле. Бенгальцы забыли свое место. Эти темнокожие коротышки бросаются такими громкими словами, как “справедливость”, “равенство”, “самоопределение”, от чего чувствуют себя высокими, светлокожими и сильными, как мы. Ступай туда и окороти их».

Сам Пьяница не собирался отправляться в Восточное Крыло, но желал, чтобы его ежеминутно информировали о том, как справляется его оружие. Мясник пообещал: он будет все фотографировать и часто писать. Из президентского дворца он вышел, прыгая от восторга, и удалился, предвкушая удовольствие.

Поначалу у Мясника и его подчиненных был настоящий праздник. Какая радость: столько оружия, с которым можно поиграть, и столько живых мишеней. Однако особого веселья не получилось. Начался