колонку за колонкой, и, как оказалось, не зря, иначе он мог бы пропустить маленькую заметочку где-то в середине газеты, в незаметном уголке.

Колонка не более дюйма длиной, но стоило ему ее прочесть, как национальная гордость сползла с него, как вода с мокрого плаща. После этого он читать перестал.

Подошел мальчик с мокрой тряпкой.

– Сэт, можно мне вытереть стол?

Сжав газету, Густад машинально поднял руки, и мальчик поспешно протер столешницу. Руки Густада безвольно упали на нее снова. Он не заметил ни того, что мальчик с удивлением наблюдает за ним, ни влаги, пропитавшей его рукава.

Он сидел и перечитывал снова и снова маленький абзац, в котором сообщалось, что майор Дж. Билимория, бывший офицер НАК, скончался от сердечного приступа во время отбывания четырехлетнего срока заключения в тюрьме в Нью-Дели.

Вынув страницу из газеты, он сложил ее маленьким квадратиком и засунул в карман.

Глава двадцать первая

I

Амбулатория доктора Пеймастера, как и все остальное в окру́ге, была закрыта. Не работал даже «Птичник». Настал День морчи.

Люди со всей округи были готовы пройти маршем к зданию районной администрации, чтобы заявить протест против переполненной системы канализации, протекающего водопровода, разбитых тротуаров, нашествия грызунов, вымогательства со стороны государственных служащих, скопившихся гор мусора, открытых смотровых колодцев, разбитых уличных фонарей – словом, против повсеместного упадка и коррумпированных «шестеренок», которые вращали колесо городской жизни. Слишком долго игнорировались их петиции и жалобы. Теперь властям придется обратить внимание на народный гнев.

Торговцы и мелкие предприниматели всех мастей, не имевшие между собой ничего общего, кроме общего врага, ждали сигнала к началу марша. Среди них были механики и лавочники, неутомимые официанты, чванливые мастера по наложению новых протекторов на шины, сутулые радиомастера, кривоногие портные, изворотливые продавцы транзисторов-на-запчасти, косоглазые аптекари, билетеры с лицами землистого цвета, осипшие продавцы лотерейных билетов, торговцы тканями, обслуживавшие женщин из «Птичника». Собрались сотни, тысячи человек, которым не терпелось совершить этот марш, плечом к плечу, рука в руке, чтобы облегчить муки своего существования в этом загаженном районе.

Даже доктор Пеймастер и паанвала Пирбхой присоединились. Поначалу идея им, особенно доктору, не нравилась. Он пытался унять ретивость организаторов и утишить страсти, рисуя картину в целом, объясняя, что коррупция на районном уровне – лишь микроскопическое проявление алчности, бесчестности и морального разложения, процветающих в центре страны. Он подробно описывал, как с самого верха, где сосредоточена вся власть, изливается этот гной, заражая все слои общества, находящиеся под ним.

Но друзья и соседи доктора смотрели на него безучастно, что заставило его усомниться: быть может, его ви́дение злодейств и низостей, творящихся в Нью-Дели, чересчур абстрактно? Он предпринял еще одну попытку: представьте себе, сказал он, что наша любимая страна – пациент, страдающий поздней стадией гангрены. Накладывать повязки или разбрызгивать розовую воду, чтобы скрыть вонь гниющей ткани, бесполезно. Прекраснодушные речи и обещания не вылечат больного. Гниющую часть необходимо ампутировать. Видите ли, местная коррупция – это лишь запах, который исчезнет, как только гангренозное центральное правительство будет смещено.

Это, конечно, правильно, отвечали ему, но мы не можем навечно задержать дыхание, мы должны что-то сделать с этой вонью сейчас. Сколько можно ждать ампутации? Нам нужно жить, и наши носы не могут быть постоянно заткнуты. Буйные страсти разгорелись снова, и доктор Пеймастер отступил, зараженный общим энтузиазмом. Друзья, соседи и клиенты убеждали их с Пирбхоем, что они внесут ценный вклад в борьбу, возглавив морчу. Их почтенный возраст, уважаемая профессия доктора Пеймастера, степенная, как у свами, манера поведения Пирбхоя, все это придавало морче респектабельности.

Разумеется, доктор должен был быть в белом халате, со стетоскопом на шее и черным медицинским саквояжем в руках: так наблюдатели и власти сразу поймут, какой уважаемый человек возглавляет марш. Равным образом Пирбхой должен идти не в чем ином, как в своем обычном одеянии продавца паанов: с обнаженной грудью, в длинном лунги, обернутом вокруг чресел, чтобы его величественный всевидящий пупок, его древние сморщенные соски́ и массивный лоб, иссеченный тысячей морщин мудрости, внушали очевидцам благоговение и пиетет.

Организаторы морчи, воодушевленные примерами доктора Пеймастера и Пирбхоя, распорядились, чтобы все участники надели свою рабочую одежду и имели при себе рабочие инструменты. Механики должны были быть в дырявых жилетах и замасленных штанах и нести гаечные ключи, храповики и монтировки. Продавцы лотерейных билетов договорились маршировать со своими картонными лотками для билетов на шее; парикмахеры – размахивать машинками для стрижки волос, расческами и ножницами и так далее.

В дополнение к этому четыре ручные тележки были нагружены большими бочками с сочащимися, слизистыми образцами слякотной грязи из переполненных канав, с раскрошенным цементом, строительным раствором и песком от разбитых тротуаров, со смрадной гнилостной массой из мусорных завалов и кучами дохлых или полудохлых грызунов. Предполагалось опорожнить бочки в вестибюле муниципального офисного здания.

Несколько дней все занимались изготовлением плакатов и транспарантов. Были отрепетированы лозунги, и полиция оповещена о маршруте морчи, чтобы иметь возможность предпринять необходимые меры, касающиеся городского транспорта. Марш должен был начаться от «Птичника», продлиться два часа и закончиться у здания районной администрации, где будет проведен гхерао[326]. Все входы и выходы будут заблокированы участниками без применения насилия и останутся перекрытыми, пока требования протестующих не будут выполнены.

* * *

Доктор Пеймастер открыл свой черный саквояж и опорожнил его. В конце концов, сейчас он служил лишь бутафорией для марша, и так его будет легче нести. Некоторое время он смотрел на аккуратно сложенное содержимое своего врачебного саквояжа. Ни разу с начала медицинской практики своего владельца не оставался он без постоянного набора пузырьков, ампул, шприцев, скальпелей, ланцетов и тонометра. Доктор подумал и вернул все обратно. Потом накинул на шею стетоскоп, запер дверь амбулатории и вышел на улицу со своим верным помощником-провизором. Как Дон-Кихот и Санчо Панса, подумал он, размышляя о том, какие еще заблуждения и мудрости откроются ему сегодня, какие новые фарсы предстоит увидеть его старым утомленным глазам.

Когда они вдвоем появились на улице, толпа зааплодировала. Поздно сожалеть, подумал доктор Пеймастер. Он ответил на приветствия вялым взмахом руки. Пирбхой, красующийся в своем самом ярком и лучшем лунги – темно-бордовом, с зелеными и желтыми вертикальными полосами – уже стоял во главе колонны. Доктор занял место рядом с ним. Провизор пристроился сзади.

II

Наполнив водяные баки и купив молоко, Дильнаваз развернула газету мисс Кутпитьи на средней полосе и просмотрела раздел некрологов. Обычное чувство страха уступило место облегчению, когда она дошла до