Ранее я назвал этот эволюционный механизм эстетической коррекцией, так как он подразумевает использование эстетического полового отбора для «исправления», или коррекции, поведения самцов, в результате которой они становятся менее жестокими и склонными к насилию. У человека эстетическая коррекция включает в себя специфический процесс эстетического разоружения. Под разоружением я имею в виду главным образом редукцию признаков, использующихся в конкуренции между самцами, за счет сексуального выбора самок. Наиболее яркими примерами такого процесса в эволюционной истории человека являются физические признаки – увеличенный размер тела и длинные, острые клыки, – с помощью которых самцы приматов агрессивно контролируют друг друга, а также самок и их детенышей.

Хотя мужчины по-прежнему в основном крупнее женщин, наша эволюционная история[315] отмечена резким уменьшением размерного полового диморфизма – иначе говоря, межполовой разницы в массе тела. Самцы орангутанов и горилл – настоящие великаны по сравнению с самками: в среднем они крупнее своих соплеменниц более чем в два раза. У шимпанзе и бонобо размерный половой диморфизм выражен значительно слабее: самцы крупнее самок всего на 25–35 процентов. Однако у людей эта разница еще меньше и составляет только 16 процентов. Это означает сильнейшие потери в физическом преимуществе, которое мужчины имеют перед женщинами в случае конфликта. Разумеется, мужчины по-прежнему сильно превосходят женщин физически в плане размеров тела. В конце концов, весовые категории борцов и боксеров, разделение на которые призвано обеспечивать честную борьбу, основаны на различиях в массе тела всего на 2,5–5 процентов. Так что шестнадцатипроцентная разница в весе, безусловно, дает мужчине решающее преимущество перед женщиной в случае драки.

И все же значительная редукция размерного полового диморфизма у человека отнюдь не случайность, потому что, как правило, половой размерный диморфизм при возрастании размеров тела только усиливается, а люди обоих полов стали заметно крупнее с тех пор, как наши с шимпанзе эволюционные пути разошлись. (Наблюдение, что половые различия в размерах тела[316] усиливаются по мере увеличения этих размеров, носит название правила Ренча – по имени териолога Бернарда Ренча, который его сформулировал.)

Очевидно, что основой для предпочтения самок к большему размерному равенству полов являлось меньшее физическое преимущество самцов над самками, а значит, в результате у самок появлялось больше шансов противостоять сексуальному принуждению и другим формам насилия. Вполне возможно также, что сексуальный выбор самок в пользу меньшего размерного диморфизма в итоге привел к отбору сопутствующих поведенческих признаков самцов – а именно таких, как пониженная агрессивность и повышенная социальная терпимость. Интересно, что наука имеет убедительные доказательства подобной генетической корреляции применительно к домашним собакам, у которых различные эстетические признаки, например курчавая шерсть, висячие уши, короткая морда и маленькие зубы (то есть как раз те признаки, которые вызывают у людей наибольшую симпатию), сопряжены с поведенческими признаками, такими как пониженная агрессивность, повышенная социальная терпимость и большая когнитивная восприимчивость к социальным сигналам. В этой связи показательно, что длившиеся несколько десятилетий советские эксперименты[317] по доместикации лисиц, в которых селекция была направлена только на социальную толерантность, в конце концов привели к появлению лисиц с теми же физическими признаками, которые мы находим симпатичными у собак. Если смотреть ближе к человеку, то Хэар, Уоббер и Рэнгем отметили, что эволюционное снижение агрессивности у бонобо[318] сопровождается рядом других коррелятивных изменений, включая редукцию размерного полового диморфизма, сохранение «младенческих» розовых губ у взрослых особей, замедленное социальное развитие, более пассивную реакцию на социальный стресс и большую восприимчивость к человеческим социальным сигналам (показанную в экспериментах в неволе), чем у шимпанзе. Следовательно, можно предположить, что выбор самок, направленный на определенные физические признаки самцов – взять хотя бы размер тела, – мог также оказать сильное эволюционное влияние на сексуальное и социальное поведение самцов.

Еще одним важным признаком полового диморфизма у большинства обезьян Старого Света является огромная разница между самцами и самками в морфологии клыков. Клыки у самцов макак, павианов, орангутанов, горилл и шимпанзе значительно длиннее и шире в основании, чем у самок. Эти крупные клыки все время поддерживаются в остром, как бритва, состоянии[319] благодаря их постоянному затачиванию о третьи премоляры нижней челюсти. У орангутанов и горилл разница между клыками самцов и самок выражена в крайней степени, указывая на большую важность физической конкуренции для сексуального успеха самцов. У обоих видов шимпанзе половой диморфизм в размере клыков более умеренный, что согласуется с меньшими размерами тела этих обезьян.

Одного взгляда на улыбающееся лицо любого человека достаточно, чтобы заметить резкую эволюционную редукцию размеров клыков у мужских особей, которая произошла после расхождения филетических линий человека и других гоминид. У мужчин и женщин клыки имеют примерно равную величину, даже притом что в целом люди сделались крупнее своих человекообразных предков, – еще одно нарушение правила Ренча. Эволюционное уменьшение диморфизма клыков началось вскоре после того, как филетическая линия человека отошла от общей предковой линии с шимпанзе. Так, у сахелантропа Sahelanthropus tchadensis[320] (семь миллионов лет назад) и ардипитека Ardipithecus ramidus (4,4 миллиона лет назад) клыки обладают менее выраженной конической формой, чем у шимпанзе, и не имеют признаков заточки о премоляры. Примерно 3,2–3,5 миллиона лет назад, во времена существования далекого предка современных людей, Australopithecus afarensis – знаменитой Люси, – диморфизм клыков уменьшился до состояния, которое мы наблюдаем у современного Homo sapiens. Палеонтологи-антропологи традиционно пытались объяснить редукцию клыков[321] у самцов Australopithecus afarensis как адаптацию к пережевыванию сложной для обработки растительной пищи за счет движений нижней челюсти из стороны в сторону.