март 1989-го

Прошло три дня, наступила среда. Автобус тарахтел по дороге, ведущей к перевалу Айурдин, объезжая сугробы, которые все еще кое-где преграждали путь.

Нанчо уныло смотрел в окошко. Каждый раз, когда он садился, у него болело ребро, но ехать стоя тоже было невозможно: водитель его отругал бы, а пассажиры заставили усесться на свое место, поэтому Нанчо терпел и сидел дальше, превозмогая боль.

Он устал все время терпеть, но что делать?

Домой он прибыл вечером. Брат и сестра, должно быть, уже вернулись из школы, а папа и мама наверняка сидели дома, если у них не было работы. Ему было совестно оттого, что он так внезапно исчез: Нанчо знал, что родители его ждут вне себя от беспокойства.

В первую ночь после избиения, уснув в хижине однорукого могильщика, он долго не мог уснуть, ворочаясь в тревожном ожидании: папа наверняка поднял тревогу и полиция его разыскивает… Нанчо придумал несколько отговорок, но ни одна из них не звучала достаточно правдоподобно.

Он не хотел возвращаться в Виторию, ничего не хотел знать об этой богатой семье, которая подала ему надежду, а затем чуть не похоронила заживо. Пусть катятся к дьяволу, он не имеет с ними ничего общего; он принадлежит семье, которая заботилась о нем с самого рождения. Он сделает все, чтобы быть хорошим сыном, постарается ловчее обращаться с сотами, сидеть с Идойей и Андони и заботиться о них всякий раз, когда его попросят папа и мама.

Когда Нанчо открыл калитку, дети играли во дворе в лото.

– Привет, Идойя! Твой брат вернулся. Ты меня по-целуешь?

Девочка посмотрела на него с неприязнью и продолжила игру, как будто его не было рядом. Она часто так себя вела, и нанчо не обратил внимания. Он объяснял это тем, что не умеет обращаться с девочками, особенно с маленькими. Но дело в том, что и Андони вел себя сходным образом. Он не слушался Нанчо, когда тот пытался уложить его спать, и имел мерзкую привычку бить его ногами по коленям, как только они оставались один на один. Он был избалован матерью, которая всегда за него заступалась, видя, как мальчик отросшими ноготками царапает лицо Нанчо.

Он поднялся по ступенькам – на верхнем этаже слышались голоса – и постучал в родительскую спальню. Казалось, родители спорили, что случалось у них нередко.

– Папа, я могу войти? – тихо спросил Нанчо, чтобы не помешать.

– Тысячу раз было говорено, я тебе не папа! – крикнул отец, вскакивая с кровати. Он снял рабочую рубашку и был в белой майке и штанах на подтяжках. – И как у тебя хватило наглости явиться домой после того, как ты испортил нам воскресенье и исчез? И что теперь? Пришел за деньгами, верно я угадал?

– Нет, па… Венансио, – сказал Нанчо, понурив голову. Он знал, что от стыда лицо у него покраснело, как помидор. – Я все объясню, верну четыреста песет и…

– Небось болтался где-то и пил, правда? Что происходит? Барчуку не нравится возня с ульями? – Отец подошел, наматывая ремень на кулак.

Нанчо искоса посмотрел на него и сглотнул. Он ненавидел ремень: металлическая пряжка оставляла следы на коже, и затем ему приходилось неделями ходить с длинными рукавами, чтобы в Исарре не заметили ссадин и не смеялись над ним.

Венансио был довольно тщедушен, но Нанчо ни разу не приходило в голову, что он достаточно силен и высок ростом, чтобы за себя постоять. Так случилось и в этот раз, когда он упал на пол и пристально уставился на маму, которая сидела на кровати, рассеянно глядя в окно. Он знал, что она не вмешается, она никогда не вмешивалась, и он всегда ее прощал. В конце концов, ей тоже частенько доставалось. Мама тихо встала, прошла мимо него и бесшумно спустилась по лестнице. Наверное, поспешила к малышам, предвидя, что он вряд ли сегодня займется ужином.

Отыскивая что-то хорошее, что могло бы помочь вынести очередные побои, Нанчо вспомнил, что сказала его настоящая мать, этот ангел в белом: «Это не твоя вина».

«Это не моя вина», – подумал он.

Впервые в жизни ему стало все равно, и он засмеялся. Громко, словно от чего-то освобождаясь.

И правда, как же смешно все это выглядело со стороны.

Венансио растерялся и даже перестал лупить его ремнем.

– Какого черта?.. Ты что, дебил?.. Или явился в наш дом пьяным? – крикнул он. На этот раз ударил Нанчо намного больнее – жестоко, с оттяжкой, как его отец бил мулов, когда те упирались и не желали тянуть повозку по каменистой дороге.

Нанчо перестал смеяться, осознав, что этот зверь будет бить его до тех пор, пока он не умолкнет. Но внезапно он почувствовал себя сильным. Достаточно сильным, чтобы изменить свою жизнь. Он никогда не думал о том, что в конечном итоге судьба в его собственных руках.

Он решил замереть. Может, это напугает отца… Венансио отметил мгновение, когда Нанчо перестал шевелиться, и опустил руку с ремнем. Кто знает, может парень не такой выносливый, как казалось… Он повернул Нанчо ногой. Ему было противно нагибаться, парень всегда вызывал у него отвращение. Акушерка, которая его принесла, настаивала, что им в любом случае пригодится помощь по хозяйству, но сейчас мальчишка не годился даже для этого.

Не зная, что делать, Венансио оставил его на полу возле кровати и спустился ужинать. Потом решит, как наказать этого малого, чтобы тому больше в голову не приходило красть деньги или пьянствовать.

Нанчо уставился в потолок, некогда белый. Он чувствовал, что его прогнали уже в который раз. Прогнали из одной семьи, затем из другой. Из Витории, из Исарры. Отовсюду. Как Адама и Еву из рассказов Тибурсио, наказанных за то, что они совершили стыдный грех.

Нанчо дождался, когда стихнет стук ложек о тарелки внизу, в кухне. Сейчас, в темноте, он имел право улыбаться. Потому что сам так захотел, и вокруг не было никого, кто мог бы ему запретить. Какое же это приятное чувство!

А еще он позволил себе погрузиться в темные мысли, которые приходили ему на ум всякий раз, когда жадный Венансио его оскорблял, всякий раз, когда ко всему безразличная жена заставляла его готовить ужин или поручала тысячу дел, всякий раз, когда распущенные и избалованные дети отказывались его слушаться.

А еще он завидовал, завидовал тем близнецам; он тоже хотел быть как они, таким же благополучным, таким же отвратительно богатым, с девками, как кровь с молоком. А что, если стать таким же, как они: человеком, которому ничего не стоит кого-нибудь прикончить, потому что он понимает, что ему за это ничего не будет… Нанчо хотелось быть таким же, иметь власть давать и отнимать, никого не принимая в расчет…

Вскоре он услышал усталые шаги. Кто-то поднимался по лестнице – чиненые-перечиненые ступеньки скрипели. Он инстинктивно напрягся, но тут же понял, что это мама.

Женщина вошла в темную спальню и склонилась над ним.

– Нанчо, я себя неважно чувствую, пойди уложи детей, – сказала она, не зажигая свет. – И выходи уже отсюда, я хочу переодеться. Мы поговорили с Венансио и решили, что ты отработаешь те четыреста песет, поэтому мы отправим тебя чинить крышу к Хосе Мари, который присматривает за дорогой.