– У меня нет паспорта, сеньора; отец не стал его оформлять, поэтому я не могу водить машину нигде, кроме Исарры. Водительских прав тоже нет, хотя рулю я с десяти лет. – Он кивнул на старый «Рено 4», припаркованный на возвышенности чуть в стороне от дороги.

Бланка посмотрела на него в ужасе.

– Как это – нет паспорта? Скажи, а в школу ты ходил?

– Мне не разрешили, хотя я хотел. Родители всю жизнь заставляли меня вкалывать на пасеке. Читать я научился сам по старым журналам, которые давала мне Эрмохенес, которая завивает волосы маме. Зато у меня есть друг, – сказал он с гордостью. – Сын школьного учителя. Он дает мне почитать книги, которые сам уже прочитал, я прячу их под камнями возле ульев, чтобы папа их не видел. Он не большой любитель чтения; говорит, что книжки забивают голову всякой ерундой и можно возгордиться…

– Ты когда-нибудь был в Витории?

– Да, на День Сантьяго, мы там покупали чеснок. И на ярмарке в праздник Белой Богородицы, где я при-сматривал за… – Он хотел сказать за «братом и сестрой», но даже им самим не нравилось, когда Нанчо называл их братом и сестрой. – За Идойей и Андони, младшими детьми папы и мамы. Мне не разрешают отлучаться по вечерам, говорят, что в позднее время по улицам шатаются одни пьяницы.

– Я увезу тебя с собой в Виторию, если ты захочешь – уйти из этого дома. Ты должен познакомиться с настоящими братьями, Игнасио и Тасио. Сначала я поговорю с ними и расскажу им твою историю – они не знают о твоем существовании.

– Сеньора… – перебил он Бланку. Ему показалось, что голова вот-вот лопнет. – А как же мои папа и мама? Я их не обижу?

– Скажи, Нанчо: твои родители с тобой хорошо обращаются?

– Я ем с ними за одним столом, и мне есть где спать, – ответил Нанчо. Он был унижен собственным ответом, но равнодушно пожал плечами, делая вид, что ему все равно.

– Сынок, они хорошо с тобой обращаются? – настаивала Бланка. Она взяла в свои ладони его лицо и внимательно посмотрела в глаза. Заметила, что под левым глазом у парня темнеют следы давнего синяка, которые он старательно прикрывал челкой. Смотреть на этот синяк было гораздо больнее, чем ощущать боль в собственном теле.

«Что за жизнь у тебя тут, сынок…»

– Это наши дела, сеньора. Не хочу говорить плохо о папе, – сказал Нанчо, убирая ее руки от своего лица.

– В деревне говорят, что они обращаются с тобой не как с сыном: для них ты батрак, рабочая сила.

Нанчо покраснел до ушей. Так оно и было. Это началось после рождения его брата и сестры: их ждали, а его нет. До тех пор родители растили его как собственного сына, даже разрешали называть их папа и мама. Но с того дня, как мама вернулась от врача и с порога завопила, что беременна, жизнь для него изменилась навсегда.

– Значит, вы все-таки за этим пришли? Посмеяться надо мной, сделать еще больнее? – вспыхнул парень, – стараясь прогнать дурные воспоминания. – Знаете, сеньора, мне хватает того, что у меня есть, а сейчас я опаздываю, надо доставить заказы. Если отец узнает, что я не отнес банки с медом в супермаркет «Аврора», он меня изобьет.

Бланка с трудом себя сдерживала. Что эти негодяи сделали с ее ребенком?

Она подошла к юноше, чей рост оказался чуть ниже ее, и взяла за подбородок, заставив смотреть себе в глаза.

– Сынок, я через все это прошла еще до твоего рождения, и я бы хотела, чтобы ты запомнил то, что я тебе сейчас скажу: когда тебя бьют, твоей вины в этом нет. Твоей вины в этом нет! Понял? Этот человек скажет, что виноват ты. Ему выгодно, чтобы ты остался и продолжал работать, но это не твоя вина.

– Это не моя вина, – покорно проговорил парень.

– Позволь, я обниму тебя, сынок.

– Что-что? – не понял Нанчо.

– Позволь, обниму тебя. Я восемнадцать лет мечтала это сделать. – Бланка не стала дожидаться, когда растерянный парень ей ответит. Она обняла его изо всех немногих сил, которые сэкономила для этой встречи. Нанчо почувствовал тепло белой пушистой шубы и прекрасной женщины, на которую она была надета.

Наконец Бланка ослабила объятия, сделала шаг назад и нежно положила руку на пылающую щеку юноши. Нанчо закрыл глаза; ему казалось, что он на небесах. Он догадывался, что это прикосновение будет огнем пылать у него на щеке всю оставшуюся жизнь. Первая ласка. Первая ласка кого-то, кто действительно его любил.

– Скажи, у твоих родителей всё в порядке с деньгами? – спросила Бланка, стараясь сохранить достоинство.

– О деньгах нехорошо говорить, сеньора, это невоспитанно, – заявил парень, внезапно приосанившись.

Бланка повернулась и посмотрела на обшарпанный дом.

«Надеюсь, что с помощью денег мне удастся уговорить их отпустить тебя. Не думаю, что эти люди откажутся».

Как мало она думала о том, «что скажут люди», с тех пор как узнала о скорой смерти… Пусть все они идут куда подальше – приходской священник из Сан-Антонио, Андреса Апаоласа, жена мэра, и все представители виторианского высшего света.

Пусть катятся.

Было воскресенье, и все семейство Лопидана вырядилось, чтобы отправиться на десятичасовую мессу в церковь Сан-Хосе. Нанчо уселся на последней мужской скамье, куда его всегда усаживал папа. Он не был крещен, его не допустили к первому причастию, поэтому он не мог ни исповедоваться, ни причащаться.

Всю неделю Нанчо нервничал, ожидая возвращения Бланки Диас де Антоньяна. Дни летели, но нарядный автомобиль больше не появлялся возле их дома. Наверное, он разочаровал ее, и она передумала. Скорее всего, у нее действительно были добрые намерения, но затем она все взвесила и решила не связываться с таким… с таким малым, как он.

На нем была его единственная приличная одежда: джинсы за тысячу песет, относительно новая белая рубашка, которую он получил в награду от «Кока-колы», куртка, перешедшая к нему от папы, и кеды, которые он отбелил при помощи маминого пятновыводителя. Рано утром Нанчо тщательно прогладил рубашку и куртку и оделся перед зеркалом на тот случай, если за ним приедет Бланка со своим адвокатом, а потом долго сомневался, стоит ли утюжить стрелки на джинсах.

После мессы папа, мама и дети зашли в бар на площади, чтобы перехватить пару маслин и кукурузу. Нанчо поплелся за ними, по-прежнему глядя по сторонам, чтобы не пропустить машину Бланки.

Он рассеянно подошел к барной стойке и принялся листать «Диарио Алавес». И внезапно увидел новость, которая настолько его потрясла, что он застыл, сглатывая слюну.

Вначале ему пришло в голову, что все это низкопробная шутка.

Успокоившись и поняв, что это правда, Нанчо наконец сосредоточился на статье. Целый разворот газеты посвящался Бланке Диас де Антоньяна, уроженке Витории, скончавшейся в субботу, 18 марта 1989 года, вдове Хавьера Ортиса Диас де Сарате, матери безутешных Игнасио и Анастасио.

Нанчо в тревоге сообразил, что отпевание и последующие похороны на кладбище Санта-Исабель пройдут этим утром в двенадцать. Посмотрел на часы, висевшие на стене в баре: одиннадцать тридцать.