«Что угодно. Но меньше всего внимания ты привлечешь в тунике, штанах и плаще, – отвечает Стин и поясняет: – Сейчас ранняя осень. Все еще темно. В Зорстеде климат холоднее, чем ты привыкла. Солнце взойдет через несколько… – тут он произносит непонятное слово, – но, возможно, мы будем гулять возле моря, а там ветрено. Выбери крепкую обувь и подумай о шарфе на голову».

Стин пытается сдержать свою радость, но выходит у него плохо: он скачет вокруг Джейн, цокая когтями по кафельному полу.

– Стин, – говорит она. – У меня от тебя уже голова кружится.

«Прости! – говорит он и останавливается на месте, продолжая подпрыгивать. – Прости!»

Джейн натягивает штаны и сразу ощущает, какие они удобные и теплые.

– Я поняла, что ты произнес, когда говорил о восходе солнца, – замечает Джейн, повторяя вслух странное слово. – Это местная единица времени, ближе к минуте, чем к часу. Хотя я раньше никогда о таком не слышала.

«В Зорстеде мы говорим на другом языке, – поясняет он. – Наши дни и ночи длиннее, и время мы измеряем иначе».

Джейн быстро проводит руками по тунике.

– Стин! – вдруг осеняет ее. – Как же я сойду за зорстедчанку, если не знаю местного языка?

«Ты сейчас на нем разговариваешь», – говорит он.

– Что?

«Ты прекрасно на нем говоришь, – продолжает Стин. – С той самой минуты, как прошла сквозь картину».

Еще одна ошеломляющая новость. «Сапоги, – думает Джейн, сосредоточившись на чем-то конкретном. – Примерю-ка я лучше сапоги».

За примеркой она проговаривает про себя слова, которые только что произносила вслух. Это не английские слова. Это высокое и крепкое у нее на ногах – не сапоги. Она вдруг осознает, что слово «английский» – единственное английское слово, которое она помнит.

«Со временем, – ласково объясняет ей Стин, – ты сможешь разговаривать на обоих языках и там и тут. Но пока этого не произошло, ты владеешь тем, который тебе нужнее в данный момент. Со мной было то же самое. Думаю, ты даже сможешь читать наши буквы».

– Но как я могу знать язык, которого никогда не изучала?

«Не знаю, – отвечает он, – это одна из загадок».

Переодевшись, Джейн приседает на пол тускло освещенной комнаты, плотно обхватив колени руками. На противоположной стене – широкое зеркало в полный рост. В помещении достаточно света, чтобы она могла разглядеть угловатые скулы и заостренный подбородок чужого, предательского лица. Стин встает лапой ей на колено и начинает вылизывать это странное лицо. Джейн выходит из себя.

– Фу! – кричит она с отвращением, вытирая слюну. – Я совсем не фанатка слюнявых поцелуев зорстедских бродяк, знаешь ли!

«Пойдем, – говорит он. – Солнце начинает подниматься».

Дворец герцогини огромен, в нем множество этажей. Ноги бродяки Стина значительно длиннее, чем у бассета, на них он резво спускается по ступеням.

Когда Джейн приближается к седьмой лестнице, ведущей вниз, то из ее уст вырывается зорстедское ругательство.

– Сколько здесь этажей?

«Пятнадцать, – отвечает Стин. – Зорстедцы строят высокие здания».

– Высокие и элегантные, – говорит Джейн, потому что лестницы и случайные залы, мимо которых они проходят, просты и изящны. Они сложены из белого камня, который не сияет, как полированный мрамор, а, скорее, мягко улавливает свет и держит его осторожно, словно внутри раковины.

– В стенах есть магия?

«Думаю, это зависит от того, что подразумевать под магией. Дворец реагирует на солнце и частично сам себя освещает. Но это свойство всех каменных зданий в Зорстеде».

Сквозь стеклянные окна на лестнице Джейн ловит проблески розовеющего неба и вспышки серебряного моря. Где-то поодаль раздается сладкий колокольный звон, возвещающий о восходе солнце.

– Откуда ты знаешь, что я не отсюда? – спрашивает Джейн. – Как ты узнал, что я не из Зорстеда?

«Я просто знаю, – говорит он, бодро вышагивая рядом с ней. – Так же как знал, что ты – мой человек».

– Но как ты это понял?

«Я узнал твою душу».

– О, пожалуйста!

«Так и есть! – горячо заверяет ее Стин. – Я вижу твою душу. Но ты не отсюда. Ты с Другой Земли».

– Тогда почему все-таки я твой человек?

«Не знаю. Многие бродяки Зорстеда так никогда и не находят своих людей. Может быть, как раз потому, что их люди на Другой Земле».

– Ты можешь общаться с другими людьми, кроме меня?

«Нет, – отвечает он. – Только с тобой, потому что ты – мой человек. Но я могу общаться с другими бродяками».

– Почему никто в Ту-Ревьенс до сих пор не обнаружил, что можно проникнуть сквозь картину? Однозначно, за сто с чем-то там лет кто-то должен был это сделать. – Джейн неопределенно жестикулирует. – Случайно коснуться локтем или что-то типа того.

«Не каждый может пройти».

Джейн едва не споткнулась.

– Правда?

«Я видел, как однажды миссис Вандерс трогала картину, – вспоминает он, – и ничего. А Колин Мак буквально излапал ее руками».

– Серьезно?

«Колин Мак трогал все картины, – говорит он самодовольно. – Я могу много чего тебе рассказать про этот Дом».

– Но почему я, а не они?

«Точно не уверен, но у меня есть одна теория, – говорит Стин. – Думаю, что сюда могут попадать только искатели».

– Искатели? – удивляется Джейн, спрашивая себя, что же она ищет.

«Ну, художники».

– Правда? Художники?

«Я наблюдал за тем, как зорстедчане прикасались к изображению с этой стороны, и тоже ничего не происходило, – все они думают, что это обычная картина, – говорит он. – Однако никто из тех, кого я знал, не был ни искателем, ни художником».

– А ты искатель или художник, Стин?

«Я бродяка», – просто отвечает он.

– Все бродяки могут проходить сквозь картину?

«Не знаю. Я никогда ни с кем из них об этом не разговаривал. Ту-Ревьенс – мой дом», – сказал он с нотками собственничества, в которых есть что-то по-доброму собачье и в то же время вполне человеческое.

– Кто-то из Ту-Ревьенс когда-нибудь замечал, что рисунок меняется? – спрашивает она. – Как в прошлый раз, когда мы отсюда видели на картине Айви? Разве никто из Зорстеда никогда не искал их красно-зеленый зонтик?

«Картина висит в темном углу тускло освещенной комнаты, – поясняет Стин. – В той части дворца, которая, как ты знаешь, герцогиня использует для своей шпионской деятельности. Зонт поместили в угол давным-давно, в качестве знака для агентов Зорстеда. Это условный знак, чтобы они пришли в нужное место. Его никуда не перемещали уже больше ста лет».