– Грипп тут ни при чем. Сейчас не сезон. И в любом случае, прививки делают доктора.

Голос матери звучал успокаивающе и очень рассудительно.

– Нет, Джоли, не только доктора. Еще сестры. Иногда фармацевты. Люди с минимальными навыками делают прививки в супермаркетах и всяких таких местах, и ты сама говорила, что это совсем не больно. Помнишь? Да помнишь, конечно. Ты права, детка, грипп тут ни при чем. Это гораздо важнее дурацкой прививки от гриппа.

Чем больше мать говорила, тем меньше она казалась похожей на мать. Она говорила… елейно. Масляным голосом. Она изо всех сил пыталась успокоить Джоли, плотно накладывая одно на другое успокоительные слова.

– У меня голова кружится, – сказала Джоли. Она стояла прямо, напрягая плечи, а мать прижимала ее к двери. Джоли вдруг осела, ноги ее подогнулись. – Мне нужно присесть.

– Нам всем нужно присесть, детка. Давай сядем и вместе подумаем, что к чему.

Твайла уже доставала новую бутылку колы из мини-бара.

– Ладно, – слабым голосом произнесла Джоли. – Давай сядем, и вы мне расскажете, в чем дело.

Мать убрала руки, но туловищем по-прежнему прижимала Джоли к двери. Затем улыбнулась:

– Вот это больше похоже на мою Джоли.

Глядя в глаза дочери, она потрепала ее по щеке с явной любовью, искренней или нет.

Чувствуя отвращение к себе, Джоли все же сделала это – укусила мать за руку. Укусила сильно, почувствовав вкус крови на языке. Мать вскрикнула от потрясения и боли, отошла на шаг, и Джоли ударила ее в живот. Та упала на колени рядом с кроватью.

Сумочка матери стояла рядом, на тумбочке. Джоли схватила ее, метнулась к выходу, сбросила цепочку, распахнула дверь, выскочила наружу, захлопнула дверь и побежала.

Номер находился на третьем этаже. Лестницы по обоим концам коридора. К лифту не успеть.

Джоли распахнула дверь на лестницу и услышала позади топот. Оглянулась. Твайла.

Она метнулась вниз по лестнице, которая словно удлинялась перед ней, добавляя ступеньку к каждой оставшейся позади, так что до низа она могла и не добежать. Джоли запсиховала. Никогда в жизни она так не психовала. Эмоции раздирали ее на части. Она была в ужасе и в то же время чуть не кричала от горя, необъяснимым образом потеряв и мать, и сестру, – как, почему, ради чего? Ее сжигал стыд за то, что она причинила боль матери, но в то же время она была безмерно довольна собой – ей удалось сбежать. Мир стал неустойчивым после того, как Кора Гандерсан убила себя и других в отеле, но в последние дни он кренился все быстрее, и вот произошла полная смена полюсов – север стал югом, и новый угол вращения стал совершенно катастрофическим. Джоли чувствовала, как земная кора уходит у нее из-под ног, как целые континенты начинают вздыматься, сталкиваться, наезжать друг на друга, все творения человечества превращаются в руины, пришедшие из глубин волны высотой в милю готовы хлынуть на берег – если не в буквальном смысле слова, то в переносном.

Ноги стучали по ступеням, сердце стучало в груди. Джоли выбежала на цокольный этаж, открыла пожарную дверь и понеслась по коридору. По пути к фойе она вытащила из сумочки матери анонимный телефон. Совсем недалеко, у нее за спиной, раздавался голос сестры, звавшей ее. Но когда они выбежали в фойе, Твайла закричала:

– Помогите кто-нибудь! Остановите мою сестру! У нее галлюцинации, она принимает наркотики!

Джоли повернулась, швырнула сумочку, которая попала прямо в лицо Твайлы. Та споткнулась и, может быть, упала. Но Джоли не стала останавливаться и смотреть. Она неслась к выходу, а тем, кто приближался, чтобы схватить ее, она кричала: «Катитесь к черту!» – кричала так, что слюна брызгала изо рта. Она никогда не произносила подобных слов прежде, только сейчас, извергала их из себя, будто и в самом деле сошла с ума и принимала наркотики, потому что теперь важно было лишь одно – убежать. Зная, что у нее на подбородке кровь – материнская кровь, – она орала: «Всех покусаю!» Она выбежала наружу, в прохладу дня, содрогаясь от бешеных ударов сердца, которые сотрясали ее плоть. Дыхание обжигало горло. Наконец она позволила себе оглянуться – никто не преследовал ее, но она все продолжала бежать.

Пока что Джейн не могла сделать больше ничего. Она отправится за Д. Д. Майклом в то место, где он находится, – это наверняка будет девятый этаж принадлежащего ему дома в Сан-Франциско. Но не сегодня. Не завтра. Постоянный недосып, сильные стрессы и бурные эмоции подкосили ее: мышцы устали, глаза словно припорошил песок, мысли путались.

Она сняла номер в одном из тусонских мотелей и постояла под душем так долго, как никогда в жизни, чтобы струи горячей воды частично сняли боль. После этого она надела чистое белье, вытащила из бумажника права на имя Мелинды Джун Гарлок и положила вместо них другие, на имя Элизабет Беннет.

Убрав каштановый парик и очки без диоптрий, она надела обкорнанный со всех сторон черный парик – стильный вариант панковской прически от «Вог» – и прикрепила к ноздре бутафорский пирсинг: серебряная змейка с одним рубиновым глазом. Голубые тени, соответствующая помада. Привет, Лиз Беннет.

Бросив ключ от номера на кровать, она покинула мотель, где так и не поспала.

Час спустя, доехав до отеля «Бест Вестерн суитс» в Каса-Гранде, Лиз Беннет предъявила портье водительские права и заплатила наличными за маленький номер с огромной кроватью.

«Кортъярд-Марриотт» располагался близ международного аэропорта Индианаполиса, рядом были и другие отели. Джоли не хотела идти ни в один из них, потому что мать и сестра – и кто знал, скольких человек они позвали бы на помощь, – могли вскоре начать искать ее в этих гостиницах. Но войти с непринужденным видом человека, имеющего на это право, больше было некуда, и она выбрала самый большой отель – шестиэтажное здание в миле от «Марриотта».

Зайдя в фойе, Джоли расположилась в удобном кресле, которое нельзя было сразу увидеть от входа, хотя оттуда вход был прекрасно виден. Она приготовилась броситься наутек при виде любимого лица с новым, ужасающим выражением на нем. При ней был анонимный телефон, на котором мать написала несмываемым фломастером номер анонимного телефона отца – если вдруг забудет.

Джоли думала, что сказать отцу, подыскивала слова, способные убедить в том, что ее безумные обвинения – чистая правда. Телефон она крепко держала обеими руками. Это был не просто анонимный мобильник, это была драгоценная связь с ее прошлым, с тем, что осталось от ее семьи, с той надеждой, которую она позволяла себе питать. Она оказалась в незнакомом городе, одна, без цента в кармане, без документов. Свою сумочку она оставила в номере. «Додж» тетушки Тэнди стоял у «Марриотта», но у нее не было ключа зажигания, и в любом случае она не осмеливалась вернуться туда – мать или сотрудники отеля могли вызвать полицию. Она пробежала по фойе, как сумасшедшая, грозя покусать людей, так что полиция, возможно, захочет отправить ее в больницу для наблюдения. Там ее, скорее всего, накачают успокоительными и сделают совершенно беспомощной. Придя в себя, она увидит мать и Твайлу и не будет знать, вкололи ли ей во сне препарат или нет. Впрочем, нет, какой-то частью мозга она будет это знать, но не сможет ничего изменить. Не сможет спасти себя. После этого она станет звонить кому-то так же, как Твайла, и делать все те мерзости, которые ей прикажут делать. То, что она держала в руке, было не просто телефоном, но талисманом, обладающим волшебной силой, способным снова перенести ее на свет из тьмы… если только она соберется с мыслями и придумает, что сказать папе!