В феврале 1944 года в Комитете по иностранным делам палаты представителей конгресса проходили слушания по предложению конгрессменов Райта и Комптона «О воссоздании Палестины как свободного еврейского демократического государства». Среди приглашенных экспертов был профессор еврейской литературы Принстонского университета Филипп Хитти, ярый противник еврейского государства — только «национальный очаг» и не более. Эйнштейн совсем недавно был единомышленником Хитти, но теперь выступил против него вместе с принстонским историком Эрихом Калером, бежавшим из Германии.

Хитти писал в газете «Принстон геральд»: «Арабы не понимают, почему еврейская проблема должна решаться за их счет? Они сочувствуют страданиям евреев, но не убеждены, что Палестина решит еврейский вопрос: Палестину нельзя рассматривать как страну без народа, готовую принять народ без страны. Они отказываются понимать, почему бы американским законодателям, пекущимся о благополучии евреев, не впустить еврейских беженцев, которые могли бы расселиться на пустых пространствах Аризоны или Техаса… В глазах мусульманина Иерусалим — третий храм, то есть третий по значимости святой город после Мекки и Медины… Эта земля была дана им Аллахом в результате священной войны — джихада, — поэтому для мусульманина уступить свои права на нее равносильно вероотступничеству».

Эйнштейн и Калер начали с проблемы святости: «Для арабов Иерусалим — лишь третий по значению святой город, для евреев — первый и единственный». Далее они писали: «… арабам, чьи интересы столь сильно заботят профессора Хитти, принадлежат семь больших государств: Саудовская Аравия, Йемен, Египет, Сирия, Ирак, Трансиордания, Ливан… Что касается Палестины — эта страна является единственным местом в мире, связанным с еврейским народом, его религиозными основами и исторической традицией. Но даже если оставить в стороне духовные, религиозные и культурные связи — все равно на свете нет иной, пригодной для человеческого существования страны, которую бы предложили нашему несчастному народу многочисленные конференции».

Хитти назвал еврейскую иммиграцию в Палестину «ползучим завоеванием» — Эйнштейн и Калер отвечали: «Разница между обычным завоеванием и „ползучим“ состоит в том, что в результате одного мы видим руины, а в результате другого — подъем жизненного уровня „завоеванного“ народа. Улучшение условий жизни арабов в результате сионистской деятельности — несомненный и неоспоримый факт, подтвержденный всеми докладами британской администрации… ввоз еврейского капитала в Палестину оказал благотворное воздействие на всю экономическую жизнь страны… развитие арабской промышленности и производство цитрусовых в основном финансировалось этим капиталом. Есть только один пункт, в котором мы согласны с профессором Хитти: среди евреев также есть свои твердолобые и свои террористы, хотя пропорционально их гораздо меньше, чем у других народов. Мы не выгораживаем и не извиняем этих экстремистов. Они — продукт того горького опыта, что в нынешнем мире вознаграждаются только угроза и насилие, а справедливость, искренность и умеренность дают наихудшие результаты».

В марте у Эйнштейна появился новый ассистент, один из любимых, 21-летний эмигрант из Германии Эрнст Габор Штраус. Шеф, кажется, видел в мальчике кого-то вроде сына, звал нежно «страусенком», помогал пристраивать котят, которых родила его кошка. (Сам завел кота Тигра, вообще кошек, как и в молодости, обожал и отвечал абсолютно на все письма, где хоть как-то упоминались кошки.) Со Штраусом написали статью о влиянии расширения пространства на гравитационные поля звезд, бились над теорией поля, но без толку. Весна 1944-го, Гансу Мюзаму: «Быть может, мне суждено еще узнать, вправе ли я верить в свои уравнения. Это не более чем надежда, потому что каждый вариант связан с большими математическими трудностями… математические мучения держат меня в безжалостных тисках, и я не могу вырваться, никуда не хожу и сберегаю время, откладывая все до греческих календ. Как видите, я превратился в скрягу. В минуты просветления я сознаю, что эта жадность по отношению ко времени порочна и глупа».

К лету «манхэттенцы» наконец создали плутониевую бомбу «Тринити», местом для испытания выбрали пустыню близ Аламогордо, на юге штата Нью-Мексико. А 20 июля граф фон Штауффенберг, полковник вермахта, принес другую бомбу в ставку Гитлера. Сын несчастного Планка Эрвин был близок к группе заговорщиков, в январе 1945 года его казнили. Но и на этом муки Планка не кончились…

По решению Тегеранской конференции «второй фронт» в Европе был открыт 6 июня 1944 года грандиозной операцией высадки союзнических войск «Оверлорд», которая закончилась 31 августа освобождением северо-запада Франции. Уравнение войны близилось к правильному решению. Уже начались разговоры о том, что делать после войны с Германией и с нацистами. Эйнштейн, в отличие от многих немецких эмигрантов, возвращаться не хотел и большой разницы между нацистами и немцами не видел. Бюллетень Общества польских евреев, Нью-Йорк, 1944 год: «Немцы как целое ответственны за массовые убийства и должны быть наказаны как народ, если есть справедливость в мире и если сознание коллективной ответственности стран существует». Максу Борну: «С немцами, убивавшими моих братьев в Европе, я не хочу иметь ничего общего, даже с относительно безвредной Академией. Преступления немцев — самые отвратительные в истории так называемых цивилизованных наций. Очевидно, что ни один еврей, у кого есть чувство достоинства, не захочет быть связанным ни с каким немецким мероприятием или учреждением. После массового убийства моих братьев я не хочу, чтобы какие-либо мои публикации появлялись в Германии». Правда, молодой Томас Баки (служивший в ВМС) рассказывал, что он сказал Эйнштейну: «Хороший немец — мертвый немец» и «каждый немец — нацист», но тот отвечал, что это не так и многие немцы пытались бороться.

Отто Штерн, бывший ассистент Эйнштейна, а ныне консультант министерства обороны США, в декабре приехал в Принстон посоветоваться: уже ясно, что немцы бомбу не сделали, так что нам-то делать со своей? Эйнштейн считал, что ее надо запретить и заняться этим должно пока не существующее Всемирное правительство, написал об этом Бору. Но тот попросил друга помалкивать, сообщив, что Вашингтон и Лондон договорились, что бомба будет фактором сдерживания от следующих войн. Эйнштейн согласился. А вскоре подумал, что бомба у немцев все-таки есть. Хофман: «16 декабря 1944 года немцы развернули внезапное наступление в Бельгии и едва не прорвали оборону союзников… Узнав о наступлении немцев, Эйнштейн не на шутку встревожился. Он рассуждал примерно так. Все говорит за то, что нацистская Германия уже проиграла войну. Почему же тогда немцы, идя на большие потери, предпринимают контрнаступление, которое в результате не может им ничего дать? Очевидно, у них есть на то веские причины. Эйнштейн предположил, что им удалось создать бомбу».

В январе 1945 года он предложил дать Нобелевскую премию Паули, своему самому жестокому критику, и тот получил ее; в марте официально ушел на пенсию, но продолжал ежедневно ходить в институт. В феврале на Ялтинской конференции трех держав СССР взял обязательство вступить в войну с Японией; американцы собирались опробовать на японцах бомбу. 25 марта Эйнштейн по просьбе Сциларда написал Рузвельту, что у немцев совершенно точно нет бомбы и потому использовать нашу против японцев недопустимо. 12 апреля, когда это письмо попало в Белый дом, Рузвельт умер. Президентом стал Трумэн.