для своего вытоптанного островка. Когда у нее случались особенно тяжелые запои, он целыми неделями не ходил в школу, таская старые стулья, обрывки ковров из мусорных бачков, гнутые, ломаные столовые приборы и битый фарфор. Обрывками старых веревок он вытаскивал выброшенные вещи из ржавых ручьев. Так он достал сломанный телевизор и поставил его пустым экраном к центру своего островка. И хотя экрана у телевизора не было, одно присутствие там коробки делало место на болоте более похожим на дом. Натаскав всю нужную ему мебель, он все недождливые дни проводил на своем островке – расставлял и переставлял найденное, обустраивая гостиную. Он нашел старомодную детскую коляску и тоже притащил ее сюда, продираясь через заросли высокого тростника, собрав по пути самые красивые цветы для своего нового дома. Найдя маленького черного кролика, мертвого и схваченного морозом, он омыл его в ручье и похоронил. Потом рядом с кроликом он закопал позорные ароматизированные девчоночьи игрушки – пластмассовых пони, которых он украл. Следующей весной он обыскал шлаковые отвалы, нашел там поросль багряного дремлика и посадил на могилках. Друзей, с которыми он мог бы поговорить, у него не было, и эти маленькие ритуалы занимали его, позволяли провести день, испытывая чувство гордости за дом, посещать могильные холмики с чувством исполняемого долга, как скорбящая вдова.

Весь этот короткий день он бродил вокруг своего вытоптанного островка, счищал грязь с принесенных сюда вещей. Он отнес вилку, ложку, треснутые тарелки к ручью, ополоснул их в воде, потом поднял куски ковра и попытался вытрясти из них пыль. Потом он повесил вымокшее под дождем одеяло на спинку стула – сушиться и коробиться в лучах закатного солнца.

Его хозяйственные работы длились недолго – вскоре солнце начало клониться к горизонту. Перебираясь через задний забор, он надеялся принять глубокую ванну и позубрить свою красную книжечку, но входная дверь была распахнута настежь. Шагги долго стоял без движения на нижней ступеньке крыльца, гадая, что все это значит, наклоняя голову и прислушиваясь, как сторожевой пес. Пробираясь по длинному коридору, он услышал какой-то шум в гостиной. Осторожно подойдя к двери, Шагги чуть-чуть приоткрыл ее, чтобы заглянуть внутрь через щель. В комнате, распростершись на полу, лежала Агнес. На ее груди, словно школьный хулиган, сидел Лик.

Что-то было не так с алыми разводами на красном ковре. Узор казался ломаным и несвязным. Шагги подошел поближе и увидел кровь на своей матери и кровь на лице Лика. Если бы он смог приглядеться, то увидел бы кровь на телевизоре, на коричневом столике, на краю канапе.

Лик прижимал ее к полу. Вокруг них лежали окровавленные груды ткани, которая прежде была чистыми кухонными полотенцами. Агнес под Ликом выкручивалась и сыпала проклятия. Она обзывала его словами, которых Шагги не слышал никогда прежде, и его брат плакал чуждыми ему слезами, с трудом удерживая ее.

На ковре лежала сломанная бритва. Шагги она показалась маленькой и невинной, как крохотная гильотина для мультяшной мышки. Заметил он бритву, потому что странно было видеть ее в этой комнате на хорошем материнском ковре. Лик что-то кричал ему, но Шагги не разбирал слов. Ему хотелось понять, почему на материнской чайной кружке кровь. Приблизившись к брату, Шагги увидел, как искривилось его лицо. Лик держал чернеющие кухонные полотенца на запястьях Агнес. Когда ему удалось зафиксировать одну руку Агнес, придавив ее коленом, он дотянулся до Шагги и ухватил его за грудь рубашки. Другая рука Агнес в этот момент свободно вспорхнула в воздух, и мальчик увидел слабую струйку крови. Шагги хотел сказать Лику: «Смотри! Смотри! Вот откуда вся эта кровь!» Но Лик схватил его за шиворот и тряс с такой силой, что Шагги испугался, как бы у него не сломалась шея.

– Шагги. Слушай меня. – Глаза Лика были широко раскрыты, а в уголках рта собралась пена. Его лицо покрывала густая белая гипсовая пыль, а на зубах виднелась кровь.

– «Скорую»! Вызови гребаную «Скорую».

– Ты эгоистичный пиздюк, – завыла она. – Дай мне уйти.

Ее тело сотрясали глухие рыдания. Слезы Лика падали на ее лицо и смешивались с ее слезами.

– Я слишком устала. – Но она все равно продолжала биться и извиваться, а потом ее глаза закатились, словно ища облегченья в забытьи.

– Ты меня не любишь.

– Ты меня не любишь, – снова и снова повторяла она.

Мальчик вышел и тихо закрыл за собой дверь. Он сел и взял себя в руки, прежде чем набрать 999 и вызвать «Скорую». Лик кричал ему что-то, но Шагги не понимал. Он не понимал ничего.

Придя в себя в психиатрической больнице, Агнес никак не могла вспомнить, как попала сюда. «Скорая» доставила ее через весь город в Королевскую больницу близ Сайтхилла. Один из докторов в «Скорой» умело наложил швы на ее раны и остановил кровотечение. Потом ей поставили капельницу с успокоительным, чтобы она не расцарапала себя снова. Когда она провалилась в судорожный сон, ее приняли в Гартнавелскую[137] больницу для более углубленного лечения. Она проснулась и обнаружила, что находится в палате с тринадцатью другими женщинами: взрослыми женщинами, истекавшими слюной. Несчастными женщинами, которые кричали куклам, чтобы те одевались в школу. Накачанными успокоительными средствами женщинами, которые всю ночь не сомкнули глаз.

Пока Агнес, крохотная, залатанная, спала под воздействием успокоительного, Лик и Юджин задернули штору, чтобы не видеть несчастных женщин, и встали, как часовые, по разные стороны кровати. Прежде они никогда не проводили столько времени вместе. Каждый из них по-своему радовался, что можно смотреть не друг на друга, а на спящее тело. Это облегчение было сродни той радости, которую чувствуют старики, когда к ним в комнату приходят дети, потому что дают старикам возможность посюсюкать над ними, когда самим стариками сказать друг другу уже нечего. Лик не обменялся с Юджином ни одним словом с того вечера, когда тот напоил Агнес. Теперь они провели большую часть дня, настороженно заговаривая друг с другом, избегая зрительного контакта. Говорили они об Агнес так, словно Юджин увидел ее сегодня в первый раз. Сошлись они только в одном. Они посмотрели на измученную женщину и решили, что ей повезло – могла бы и не выжить. Судя по длинным, глубоким порезам на ее запястьях, было ясно, что она не хотела оставлять себе ни одного шанса.

– Так значит, бригадир? – спросил Юджин, не в силах посмотреть в ясные глаза Лика.

– Угу.

– Повезло.

– Пожалуй. Не знаю, сколько раз она звонила в тот день. Она в последнее время часто звонила мне на