Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Лицо псих-президента было неподвижно и асимметрично, будто одна половина была живее другой, а другая отчасти стекла к уху.
— Я же в прошлый раз клал две подушки, — сказал зам. — Специально мотался к сестре-хозяйке…
Лушке показалось, что он готов говорить о чем угодно, лишь бы не молчать. А Лушка отчего-то поняла, что сделалось с дополнительной подушкой:
— Ее украли.
— То есть как? — не поверил зам.
— Вытащили, чтобы стало выше кому-то другому, — подчеркнуто спокойным голосом объяснила Лушка.
Зам не нашел что произнести.
— Он просит полено, — сказала Лушка следующее.
Зам дернулся и вспомнил, что пришел не один, а с пациенткой из своего отделения. И уклончиво сказал:
— Да, да, что-нибудь придумаем. — То есть с нашими больными лучше не спорить, чтобы не фиксировать их на иллюзорных повторениях.
Лушка бросила на зама не очень хороший взгляд.
— Полено не стянут, — сказала она. — А если и стянут, будет видно — кто.
Зам подумал, что лучше бы, наверное, ему прийти одному, и хмуро решил выяснить:
— Это вы? Или он? Кому принадлежит идея о полене?
— Ему, — по-деловому ответила Лушка. — Я буду только повторять… Переводить. Можете спрашивать.
— Он слышит?
— Обращайтесь к нему…
— Олег Олегович, вы слышите нормально? — присев на край кровати, посмотрел в двоякое лицо зам.
Лушка сосредоточенно смотрела туда же. Моргнув, выдала ответ:
— Можно сказать, да. Если не считать, что несколько больше, чем нужно. Шумит.
— Боли есть? — профессионально спросил Сергей Константинович, игнорируя очевидную невнятность ответов. Еще вопрос, кто тут при чем.
— Увы, нет, — ответил Лушкой его шеф.
— Вас лечат?
— Это зависит от того, что считать болезнью, а что лечением.
— Ладно, я выясню у Кравчука, — пообещал зам.
— Да бросьте, Сергей Константинович! — В ответ зам вскинул подбородок. Лушка заторопилась: — У меня в кабинете… — И замолчала.
— Ну? — нетерпеливо подтолкнул зам. — Что нужно из кабинета?
— Не скажу! — отрезала Лушка.
— Вы взялись переводить!
— Не скажу…
Зам хлопнул себя по коленям. Он понял.
— Нет! — взглянул он в неуловимые глаза шефа. — Никогда.
Лушка не выдержала и понесла отсебятину:
— Олег Олегович, это я, Лушка. Извиняюсь — Лукерья Петровна Гришина. Знаю, что вы знаете, но я на всякий случай, я тут в белом халате, а вы, может, не узнали. Раз вы о таком, то я скажу вам особенное. Вы даже, может быть, обрадуетесь…
Лушка вдруг споткнулась.
— Что там опять? — воскликнул зам. — Что он говорит?..
— Эта дура опять залетела… То есть — забеременела.
— Какая дура?..
— Надея.
— Что?! Опять эта Ильина… Где только она находит?!
Лушка из-под кровати пнула зама в ногу. Зам взвился, потому что панически боялся крыс.
— Да сядьте вы… — прошипела Лушка. — И не трепитесь как помело…
— А? — Зам подкошенно осел на кровать. — Вы хотите сказать…
— Да ничего я не хочу сказать! То есть хочу, но не вам! Олег Олегович, миленький, да если вы… Да она счастлива будет! И вы, если хотите знать, тоже! Сегодня у вас, может, лучший день в жизни!
Зам схватился за голову.
— Гришина, перестаньте молоть чушь!.. Умоляю! Я хочу слушать не вас, а его… Что он говорит?! Это не ваше личное дело, вы обязаны… Боже, почему я не выучил ни одного иностранного!
— Да скажи ты ему… — выполнила общественный долг Лушка. — То есть я должна сказать вам…
— Ну?..
— Можно я передам вам это потом?
— Нет!.. А впрочем, я не очень настаиваю, в конце концов… — И не выдержал, повернулся к шефу: — И вы хотели уволить меня за аморалку!
— Сергей Константинович, Сергей Константинович, ну, поимейте совесть, он же может задохнуться так хохотать!
— Гришина, как вам удается все превратить в балаган?..
— Да помолчите, ради Бога, я из-за вас ничего не слышу… Ну, вот — исчезло совсем… Я сама буду, ладно, Олег Олегович? Она не сумасшедшая. Она красавица. Я кормлю ее пирожками. Она просила квашеной капусты. Она вас слышать будет. Сергей Константинович ее отпустит, правда? Я имею в виду — сюда… Вот, он приказывает вам ее сюда пустить…
— Вы же не слышите! — припомнил зам. — Может, и раньше тоже! Хватит Ваньку валять!
— Ну, хоть полено не стащат! И соком она Олега Олеговича сумеет…
— Да черт побери, в конце концов…
— А где его коляска?
— Да, Олег Олегович, — переключился зам, — мы могли бы вас на прогулку…
Лушка мрачно изрекла:
— Коляску тоже национализировали.
— Но это наше имущество! — возмутился зам.
Лушка постаралась сказать басом:
— Бросьте, коллега. Три коляски на все отделение.
— В таком случае — пусть компенсируют! — заупрямился зам. — Сейчас же отправлюсь к Кравчуку…
— Подождите, — остановила Лушка.
— Что еще, Гришина?
— Да нет, это он просит подождать…
— Слушаю, Олег Олегович, — вспомнил давнюю привычку зам.
Лушка изготовилась слушать дальше:
— Выставьте эту даму… Меня? Но, Олег Олегович, вы же слышали — он не знает ни одного языка, даже самого родного!
— Гришина, — с удовольствием сказал зам, — вас выставляют — выставляйтесь!
— Олег Олегович, в следующий раз я расскажу вам кое-что наедине, — пообещала Лушка. — До свидания, Олег Олегович. Ей-богу, всё не так, как! Всё, всё, я ушла…
* * *
Она безошибочно вышла к тому бесконечному коридору, которым они сюда добирались, и стала ждать запропавшего зама, не решаясь из-за белого халата вписаться во всегда готовый угол между стеной и полом.
Она стояла и думала, что и на самом деле не испытывает к псих-президенту никакой неприязни, словно перед ней был иной человек, да он и был иной, и отношение к нему остаться прежним не могло. Теперь Лушка хотела если уж не придать человеку бодрости, то хотя бы втянуть в жизненную игру, которая и не совсем была игра, а раскрепощенная Лушкина и зама внезапная импровизация, реальный спектакль для одного человека, и она ощущала, что человек не так уж был равнодушен, и вообще псих-президент совсем не был в отчаянии, ему это несвойственно, хотя он и попытался что-то там добыть из какого-то своего шкафчика. Эту попытку Лушка оценила как нормальное решение выпавшей кому-то задачи, без всякого захлеба и без всякого расчета на сочувствие. Как она знала, у псих-президента давно не было семьи, да и кто бы обрадовался такому подарку, и куда его там казенные попечители могут поместить. Лично она, Лушка, его понимает. Самое для него оскорбительное в том, что он лишен возможности это сделать и выпрашивает свое зелье, наверняка зная, что никто на такое добровольно не отважится.