Лушка фыркнула. У Наточки открылся рот. А что было с Натальей дальше, стало не видно, потому что они вышли на лестницу и дверь закрылась.

Они спустились вниз, совсем вниз, в какой-то бесконечный переход с линолеумным полом и с не слишком ярким освещением. Переход был таким длинным, что где-то в середине не стало видно ни сзади, ни впереди, и звякнуло по темени воспоминание о давних туннелях с неисчерпаемыми превращениями. Может, тут эти превращения и живут, и тут действительно нет форточки, потому что туннель находится под землей, но, наверно, все же есть конец, раз навстречу показался кто-то полосатый. Полосатый был на костылях, и Лушка подумала, что его кошмары еще хуже. Вывернутые ноги в коротких пижамных брючках подкашивались во все стороны, полосатый мальчик одиноко плакал, но пытался хоть одну ступню поставить правильно. Лушка присела перед ним и, не прикасаясь к чужому телу, провела руками от бедра вниз вдоль одной ноги, потом вдоль другой. Она не коснулась даже ткани неширокой пижамы, ее руки напряглись, сжимая что-то невидимое, руки что-то уплотняли, мальчик, а может быть, юноша, смотрел почти испуганно или почти с верой.

— Ты не так… ты не насилуй их, они не виноваты, — сказала Лушка, стоя перед ним на коленях. — Они зависят от другого. Ты вот так, уплотни вокруг такой столб… круглый, а внутри нога… крепкий столб, очень крепкий, он держит, как тебе надо… Он будет держать, понимаешь? Придумай сам, построй из воздуха… из всех сил, как будто не хочешь умирать… Пробуй, пробуй… Ну, пробуй… Ну?!

Юноша закрыл глаза и приоткрыл рот, подбородок стал вздрагивать от натуги. Перестав дышать, он выдвинул вперед одну ступню и, качаясь корпусом на деревянных костылях, осторожно перенес неполный груз легкого тела, и ступня не вывихнулась, и он, закусив губы, перевалил себя на вторую ногу и опять устоял, и потрясенно открыл глаза и вдруг затрясся в рыданиях. Лушка обняла его узкое, как у котенка, тело и перевела взгляд на потерянно стоящего рядом зама.

— Его лучше отнести, — проговорила Лушка.

Зам послушно поднял полосатое тело на руки. Лушка взяла костыли.

Они отнесли мальчика в палату, которую он назвал. Сергей Константинович посадил мальчика на кровать. Лушка прислонила к спинке костыли.

Мальчик молчал, забыв все слова. Лушка кивнула блестевшему сквозь слезы взгляду.

Они вышли. Лушка прислонилась к стене.

— Мне бы посидеть… — пробормотала она.

— Мне тоже, — кивнул зам и опять потряс ухо. — Я сейчас. — Заглянул в несколько узких дверей хозяйственного назначения и приглашающе махнул рукой: — Сюда…

Это была столовая, но значительно просторнее, чем в Лушкином отделении. Ну да, запах той же перловой каши. Столовая.

Они помолчали.

— Это другое здание? — спросила Лушка.

— Да. Там над этим коридором — деревья… — Взглянул на расслабленно сидящую Лушку, помедлил, примял на голове встопорщившиеся волосы. Решился: — С этим мальчиком… ты так странно… Разве из воздуха?

— Это везде, — сказала Лушка.

— Это — что? — хотел понять зам.

— Сила.

— Ты не хочешь сказать?

— Я говорю. Но словами об этом никак. Если чувствуешь — тогда понятно.

— Я почему-то тоже — выложился, как на соревнованиях.

— Вы помогали.

— Я? — удивился зам. — Я просто стоял.

— Нет, — сказала Лушка. — Вы сочувствовали.

— Может, я не хотел, чтобы у тебя сорвалось. И ничего такого другого.

— Я и говорю — помогали. Наверно, вдвоем легче.

— Ты каждому можешь так? Как у тебя вообще это происходит?

— Внезапно. Когда совсем не думаю. Какой-то — ну как переход. Меня и нет совсем. Я только знаю, куда надо.

— Знаешь? Знать — всегда откуда-то…

— У меня по наследству.

— А если без наследства?

— Без наследства людей не бывает.

— Но если предположить, что бывает… Сама по себе — ты можешь?

— Начинала же с чего-то моя первая бабка.

Зам молчал. Он казался разочарованным. Ему стало обидно, что чудо имеет какое-то деревенское объяснение. Лушка не мешала ему страдать.

— А этот мальчик… — сдался зам. — Он теперь как?

— Я только показала. Если он поймет, он сможет сам.

— А если не поймет?

— Он сильно страдал. От страдания что-то делается совсем тонким, и можно пройти.

— Значит, помочь можно не всем? — снова разочаровался зам. — Несправедливо.

— Справедливо, несправедливо… По-вашему, лучше, когда болеют все? Меня эти разговоры высасывают, как пиявки… Вы пойдете или я сама?

Сергей Константинович поднялся, явно недовольный. Он так и не выяснил того, что хотел. Да и не знал, что нужно хотеть. Везде происходило что-то необязательное. Сергей Константинович не улавливал закономерностей. А без законов может быть только случайность. Случайна Гришина, случаен Сергей Константинович Петухов, случайна болезнь, случайно выздоровление. И сны ему снятся тоже случайные. Какие-то помойки, какие-то искореженные дороги, ветхие, рассыпающиеся постройки, и он никак не найдет места, куда можно приколотить свою полку для книг. Сны раздражали, и особенно раздражала полка для книг. Сергей, Константинович даже стыдился такого сюжета в своем подсознании и наяву обещал самому себе, что завтра обязательно навесит полированные полочки венгерского производства, которые уже второй год стоят на полу и устойчиво пахнут рыжим котом Титом, каждый вечер пеняющим хозяину, что тот ничего не понимает в жизни.

Сергей Константинович удрученно вздохнул, выгнал нерешаемые проблемы вон, перестроился на предстоящий визит и шагнул в распахнутую дверь нужной палаты.

Олег Олегович лежал на койке у окна, голова на жиденькой подушке находилась слишком низко, короткое тело было прикрыто наполовину сползшим, в белесых пятнах засохшей пищи одеялом.

— Здравствуйте, Олег Олегович! — бодро прозвучал зам. Лушка поморщилась. Лучше не приходить, если так громко лгать с первых слов. Но и сама произнесла то же самое и совсем не была уверена, что у нее получилось лучше. И чтобы побыстрее оставить ложь позади, торопливо добавила:

— Я поправлю одеяло.

Она взяла байковый край, неправильно свесившийся с койки, и вдруг ощутила, что хозяин этого не хочет.

Лушка испуганно выпрямилась и попятилась.

— Что такое? — не понял зам.

— Не хочет, чтобы я поправляла, — объяснила Лушка.

— Вот еще! — возразил зам и поправил сам. И спросил, продолжая подтыкать там и тут: — Вам не лучше?

Олег Олегович молчал, не мигая. Его глаза смотрели почти в потолок.

— Ему низко, — сказала Лушка и передвинулась к спинке в изножье кровати, чтобы больному было лучше видно пришедших.