На переднем плане, во главе легиона, парил белый величественный альбатрос.

Эндольф.

— Горфус, — прогремел он, обращаясь ко мне. Так могло бы говорить само время. — Ты нарушил Негласный Закон.

И не успела я открыть рот, чтобы плюнуть в него, оскорбить, объяснить, что Закон нынче — я, пошли прочь из моих владений, твари, как альбатрос ударил меня своим крылом.

Меня будто наполнил очищающий свет. Я задохнулась и вскрикнула, упала назад, на руки Тилваса Талвани, а на том месте, где я стояла, теперь находился призрачный волк — очень черный по сравнению с голубовато-белыми морскими духами.

Горфус низко, рокочуще зарычал и, припав на передние лапы, злобно оглядывал ряды рёххов перед собой.

— Ты жива? — едва слышно пробормотал Тилвас, удержавший меня от падения.

Я ошеломленно обернулась к нему. Увидев, что мои глаза — снова мои, артефактор рвано выдохнул, а потом крепко обнял меня. Это было одно из тех объятий, в которых хочется остаться навсегда — но получается лишь на долю секунды. В ужасе я смотрела на то, как истерзана мной его шея. Меня трясло от осознания, что…

— Я — да… Я жива… Но… — заторможенно, в ужасе, проговорила я.

Все еще бледный, Тилвас обхватил меня, пригнулся и вместе со мной поднырнул под парящий легион — мы бежали к фонтану, где лежало тело Мокки Бакоа.

Вокруг нас нарастал гнев рёххов. Он ширился, подобно морскому ветру, проносился по саду, превращая листву в паруса, отскакивая от разбитых стен замка, затапливая все древней, как сам океан, яростью. Духи дрожали и выгибались, их рты искажались, призрачные контуры мигали во вспышках молний, пронзающих небо. Морские шептали имя горфуса, повторяя его, как заклинание, и смыкая ряды вокруг волка.

Их призрачные сущности уже заполонили весь сад, и сообразно тому, как поднималась вода, призванная нами, реххи становились все крупнее. Альбатрос энгольф вырос столь огромным, что возвышался над фонтаном, и его призрачные крылья закрывали небо.

Я слышала, как рёххи вразнобой стонут:

— Ты предал нас, предал нашего друга, предал… — шепот волн, постепенно превращающийся в рев стихии.

Грохнула молния. Пролился дождь, наделяя их новой силой.

— Как ты мог?.. Как ты смел?..

— Это. Не ваше. Дело, — раздельно и четко произнес горфус. — Никогда прежде одни рёххи не вмешивались в жизнь других. Уходите прочь в свое море! Это касается только нас с пэйярту. Не вас!

— Но ты сам… Сам ты вмешался в нашу жизнь, ты мучал нашего корролэ…

— Я не виноват, что он согласился на сделку с Орденом и объединился с человеком.

— Это был его выбор, его… — шептали морские. — А вот ты принял решение за него. Нарушил его свободу. Принес ему муки. Свел с ума, и теперь красные подводные цветы вянут, погибая, и тьма наполняет наше царство.

— У вас там и так тьма, — прорычал горфус, хищно обнажая зубы.

Он осознал, что договориться не получится. Все вокруг уже было заполнено духами. Замок плыл в ночи, как разбитый корабль, но горфус все же попробовал вырваться.

Вскинув морду к небу, протяжно взвыв, он призвал армию теней, хлынувшую на рёххов в попытке загрызть их, воспользовавшись эффектом неожиданности. Но морские уже давно были, будто натянутые тетивы, и теперь сорвались в атаку — кишмя кишащее светящееся марево силы и мести.

Я не смотрела на бой. Я плакала над телом Мокки, брошенным, словно сломанная кукла, у фонтана.

Убит.

Убит.

Убит.

— набатом звучало в моей голове.

Мои пальцы тряслись. Распахнутые глаза вора давно остекленели, рот был открыт в безмолвном крике. Растерзанная грудь похолодела. Вода, затоплявшая сад, обступала Мокки, от ран во все стороны тянулись красные ручейки.

Я взвыла. Я вцепилась в застывшее тело Бакоа, я уткнулась лбом в его раненую грудь, я молилась всем и всему, что я знаю, я хотела заключить сделку — любую сделку, с духами, с богами, с природой, с самыми темными силами, что ни есть — лишь бы они вернули его. Рыдая, я билась в истерике, а надо мной темными вихрями, яркими вспышками шла битва морских рёххов и горфуса.

— Джерри. Джерри, хватит, — с болью попросил Талвани, касаясь моего плеча.

Я с рычанием скинула его руку и развернулась.

— Сделай что-нибудь, Тилвас! СДЕЛАЙ ЧТО-НИБУДЬ! Что угодно! Ты должен вернуть его, слышишь?!

— Я не могу.

— Убеди кого-нибудь из них! — я вскинула руку вверх.

Полчище рёххов над нами скрывало небо.

— Пусть вселятся в него! Пусть оживят! Мне плевать какой ценой, верни его, Тилвас!

— Джерри, он уже мертв.

Талвани тоже плакал. Он обессиленно сгорбился, положив руку на плечо Бакоа. Его лицо было серьезным и скорбным, возможно — жестоким, но крупные слезы скатывались одна за другой по его щекам, и увидев это — плач Тилваса — я поняла, что все

действительно

кончено.

Смерть нельзя отменить.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Я думала, — захлебываясь рыданиями, всхлипнула я. — Я думала, мы все наконец-то будем счастливы, понимаешь? Что страдания обязательно окупятся. Я… Боги-хранители, Тилвас, я была уверена, что, несмотря ни на что, мы все же достойны счастья. Все вместе и каждый сам по себе. Что Мокки, признав себя, будет дышать полной грудью. Что я смогу снова думать о чем-либо, кроме выживания. Что ты наконец обретешь свободу и найдешь, что ищещь. Что мы втроем… Я не знаю. Я правда верила, что пеплова сказка должна быть со счастливым концом, но…

Я не смогла договорить. Слова потерялись.

— Я тоже так думал, — тихо, надтреснуто сказал Талвани и протянул руку, чтобы закрыть глаза и рот мертвецу. — Я не мог не верить.

Убит.

Убит.

Убит.

Вдруг ладонь артефактора замерла. Поколебавшись, Тилвас судорожно вдохнул и стал шире раскрывать челюсть погибшего Бакоа.

— Что ты делаешь? — возмутилась я.

— Пирсинг, — очень медленно протянул Талвани. — У Мокки проколот язык. А у него — нет.