class="p1">– Смотри, Егорка… – тихо, с угрозой сказал отец Касьян. – Доиграешься ты! Изгоню тебя, как Власа, как Ознобишу! В церкви не бываешь, скот у тебя леший пасёт! У причастия сроду не был…

– Изгонишь ты меня! – Егорка засмеялся, будто пень заскрипел. – Попробуй-ка изгони! Как бы беды не вышло! Я тебе узелок завязал, я и развяжу!

– Грозишь мне?

– Я-то знаю, чью ты шкуру носишь! Хочешь меня в церкви увидеть? Увидишь, да будешь ли рад? Коли батюшка посреди пения вдруг зверем обернётся да в лес убежит – вот сраму-то будет! На всю волость!

Отец Касьян замолчал. Стало слышно, как весело перекликаются десятки птиц вокруг поляны, а где-то далеко девичьи голоса выводят «Ты удайся, ленок».

– Не дразни бесов, Егорка, – тихо выговорил отец Касьян погодя. – Мы с тобой издавна одним путём шли…

– Одним пояском подпоясывались, хе-хе! – вставил Егорка.

– Будешь мне врагом – пожалеешь.

– Да что ты, Плескач, зачем мне враждовать с тобою! – Егорка махнул рукой, не замечая, как вздрогнул отец Касьян при звуке этого старого имени. – Где конь твой, мне неведомо. А совет тебе дам. Чем коня искать, ты бы лучше дома у себя поискал… чего сам не знаешь.

– Дома? – Отец Касьян в изумлении глянул на него.

Неужели Ворон как-то сам собой вернулся?

– В твоём-то дому прибыли большой не сыщешь, а вот у жены твоейной… прибавление имеется, хе-хе.

– Да какое ей прибавление! Старуха она!

– Старуха, говоришь! А как добивался-то её, было время! Брата родного не пожалел…

Плюнув, отец Касьян развернулся и широкими шагами двинулся прочь. Подол рясы громко шуршал по траве. Из зарослей за ним наблюдали уже пять-шесть пар горящих жёлтых глаз. В спину полетел гул пастушьего рожка…

* * *

В Пестах Воята надолго не задержался: только отвёл Артемию к матери. Пока они в изумлении взирали друг друга: двенадцать лет не виделись, и обе изменились, особенно, конечно, Артемия, – Воята глядя на ту и другую, отметил, что при своём сходстве они будто ночь и день. Уродившись в мать чертами лица, Артемия тёмными волосами и глазами пошла в отца Касьяна и теперь напоминала отражение светлобровой и голубоглазой Еленки в тёмной воде. Видя, что сейчас они зарыдают и начнут причитать, Воята только условился, что о его участии в возвращении Артемии они никому не скажут, и ушёл. Пусть Еленка всем рассказывает, что сама нашла дочь в лесу и вызволила крестом и поясом…

В Сумежье Воята застал ожидаемое смятение: у батюшки коня увели! Уже несколько наловчившись врать, Воята без большого труда изобразил полное неведение. Поговаривали, что какие-то две бабы видели Егорку, раскатывающего по Куликову Мху на Вороне, но тут Воята не сильно обеспокоился: Егорка себя в обиду не даст.

Слушая, как сумежане толкуют о пропаже коня, Воята диву давался, как мало его это волнует. Нарушил заповедь «не укради», батюшку своей же церкви обокрал – и ничего. Но ему какая корысть была в той краже? Разве для себя он пожелал осла и вола ближнего своего? У него как никакого скота не было, так и нет, зато христианскую душу спас. Отец Касьян родную дочь к лешему отправил – он и заплатил за её возвращение. Главное, чтобы не узнал об уплаченной цене. Хотя может догадаться: если сообразит, с чего это леший в облике Егорки на его коне по болотам раскатывает, после того как узнает, что другая «овечка» из лесных стад ушла…

Об Артемии Воята думал постоянно, в мыслях носил её с собой, как подаренный перстень, и всё время тайком любовался её образом. Конечно, сейчас рано говорить о том, что с нею будет дальше, но он равно не мог представить как её замужем за кем-то другим, так и своей жизни без неё. При виде отца Касьяна, более обычного хмурого и раздосадованного, от одной мысли у Вояты ёкало сердце: ведь если он станет свататься за Артемию, именно к отцу Касьяну и придётся идти! Ведь она – его дочь. И он, Воята, собирается когда-нибудь сделаться поповым зятем. Будь у них всё как у людей, это было бы самое обычное дело. И родители в Новгороде едва ли стали бы такой женитьбе противиться. Но когда в будущем тесте сокрыт обертун…

Воодушевление не давало Вояте сидеть на месте. Светало теперь очень рано, а спалось Вояте плохо. Пробудившись раз даже раньше бабы Параскевы, он подумал: сходить, что ли, в поле на росстань… Посмотреть – что там?

Вышел, когда только посветлело небо. Уже проснулись и вовсю свистели в недавно засеянных полях жаворонки, скворцы, щеглы. Свежий ветер пах росой и влажной взрытой землёй.

Вот и росстань. Тот бугорок, из-под которого Воята осенью услышал крик новорождённого, уже исчез под сохой; надо думать, младенческие косточки Марьицы растаяли, слились с телом матери-земли. А Павшина жёнка Ваволя, кстати сказать, новое чадо уже на полсрока выносила…

Остановившись у росстани, Воята огляделся. Кругом пусто, только птицы перепархивают над бороздами.

– Жару в горн! – крикнул он, собравшись с духом.

Ему ответил негромкий звонкий удар. Воята повернул голову: за росстанью стояла знакомая ему кузня. Та, которую он видел за дневной переход отсюда, которой пару мгновений назад здесь не было. Из открытой двери тянулся дым, в потоке утреннего ветра появились новые пряди – запах калёного железа.

Воята посмотрел на кузню. Стоит ли спрашивать, как она сюда перенеслась? Или лучше идти работать? Утро стремительно уходит, приближается первый час, когда ему не молотком по наковальне, а колотушкой в било звенеть надо.

Кузьма, увидев его, не удивился, ничего не спросил и кивнул на глиняный свёрток с заготовкой, сделанной близ Усть-Хвойского монастыря. Сам он выглядел так, будто живёт в этой кузне и работает день и ночь, не нуждаясь ни в еде, ни в отдыхе. Но у Вояты не было времени на удивление и лишние раздумья. Все оставшиеся до утрени часы он держал в горне заготовку, грел её, поддувая мехами, пока она не накалилась настолько, что стала светиться светло-красным. Пока она стыла, взялись за второй кусок, отрубленный от первой, большой заготовки, и стали его расковывать в тонкие пластины. Уже зная, что это надолго, Воята хотел попрощаться: дескать, мне пора церковь открывать и на службу звонить, завтра приду. Но Кузьма ответил:

– Работай, пока силы есть, никуда твоя церковь не денется. Без тебя пения не начнут.

Стоило усомниться, но отчего-то Воята поверил. Они доделали второй такой же свёрток, обмазав раскованные пластины глиной, и теперь второй заготовке тоже нужно было сохнуть. На