потрясён случившимся, он забыл обо всём, когда перед ним открылось озеро. Он видел его лишь раз, зимой, когда оно раскинулось меж холмов снежным блюдом, а луна с вышины любовно изливала на него серебряный свет. Теперь всё стало другим – но осталось прекрасным. Круглое озеро показалось меньше, чем зимой – тогда границы берегов скрывались под снегом, – и лежало, будто кубок голубого стекла, обёрнутый в зелёный шёлк и бархат. Солнце уже клонилось к дальнему лесу, и лучи его широкими рыжеватыми полосами падали к воде, будто солнце тянулось к ней, чтобы умыться перед возвращением домой. Ветерок гнал лёгкую блестящую рябь, и сквозь неё видны были белые облака, плывущие под водой. Воята, как зачарованный, разглядывал их, уверенный, что видит облака над самим Великославлем. Ещё немного, и ему откроется город – высокие стены детинца, как в Новгороде, площадь перед собором, мощёные улицы, широкие дворы, нарядные жители… Он жадно вглядывался: вот сейчас облака пройдут и откроют ему вид на город глубоко внизу. Сердце замирало от предчувствия чудесного. Ни о каких бесах даже мысли не было…

Порыв ветра бросил волосы в лицо, и Воята опомнился. Вернее, осознал, что стоит, как идол каменный, на горушке и не сводит глаз с озёрной глади – а солнце уже коснулось краешком зелёных вершин на том берегу. Оглядевшись, увидел тропу, огибавшую озеро, и проследил по ней глазами до того места, где в прошлый раз старики из Сумежья встречали белых старцев из озера, – определил его по старой берёзе. Туда он и направился.

Вдоль берега росла осока, но перед берёзой имелся чистый выход к воде. Воята подошёл к дереву, оглядел его. Старая берёза была вся в свежей листве, на стволе оказались повязаны три или четыре рушника – новых, не запачканных пылью и сором, не затрёпанных ветрами. У корней в углублении лежало с десяток или больше крашеных яиц всех цветов – Воята поневоле улыбнулся, вообразив это гнездом какой-то чудной птицы из Вырея. Часть яиц уже кем-то съедена, судя по разбросанной скорлупе. Русалки выходили угощаться?

На нижней части ствола Воята заметил засохшую глубокую зарубку со следами глины, которой её кто-то замазывал. Вот здесь отец Горгоний пытался одолеть дерево, но поплатился жизнью…

Напротив берёзы на самой границе земли и воды лежал большой бурый камень – будто медведь когда-то припал к воде попить, да так и застыл. Воята прошёл к камню, коснулся рукой нагретой солнцем поверхности. Из-под бока спящего медведя выпростал пышные розовые метёлки куст богородицыной травы, они качались на ветру – будто камень, берег, само озеро здороваются с гостем. Сквозь чистую воду видно было песок и разноцветные камешки на дне.

Воята оглядел широкую гладь озера. У дальних берегов берёзы гляделись прямо в воду, среди зелени осоки и камыша виднелось несколько белых точек. Лебеди. Они живут на озере, в зарослях строят гнезда. И где-то среди них теперь она, Артемия?

– Тёмушка-а-а! – закричал он, и ветер понёс его голос над озером.

– А! А! – отозвалось эхо.

Воята подождал. Один из лебедей приподнял туловище над водой, расправил крылья, замахал, ринулся вперёд, пробежался по воде и взлетел. Прикрывая глаза рукой от пламенных лучей садящегося солнца, Воята следил, как лебедь описывает круг над озером. Чего ждал? Что птица заговорит с ним человеческим голосом? Она это или не она? Как её угадать?

– Что, отроче, хочешь лебяжьи крылышки утащить?

От неожиданности Воята вздрогнул. Обернулся. Между ним и берёзой стояла та старушка в беленьком платочке, опираясь на палочку.

Наконец-то при ясном свете дня Воята как следует её разглядел. Старушка была из тех, кого даже годы, выбелившие волосы и согнувшие спину, не лишают подвижности тела и остроты ума. Лицо в морщинах, как печёное яблоко, но выступающие скулы, высокий лоб, чётко вылепленный нос наводят на мысль, что в молодые годы она была хороша. Волосы под платком опрятно причёсаны, бледные губы запали, но голубые глаза смотрят ясно, с сочувствием и немного испытывающе.

– Помогай Бог, мати, – с трудом выговорил Воята. – Как ты сюда забрела? – вырвалось у него. – В даль такую…

– Берёзке-матушке помолиться пришла. А ты-то что здесь ищешь? Красу-девицу изловить?

– Да если бы она сбросила крылышки! – Воята снова глянул на лебедей у дальнего берега. – Сможет ли? Не по своей воле она птицей стала, а чужим злым колдовством. Батожком рябиновым…

– Ох-о-хо! – Старушка покачала головой. – Знала я, что добром Плескач не кончит. Чужое возьмёшь – своё потеряешь, так у нас говорят. Да только он никого не слушал. У брата облик человеческий отнял – сам его лишился. Волком стал, зверем лютым, что и дитя своё родное со света белого согнал…

– Её можно вернуть?

– Чего же нет? Батожок рябиновый её птицей сделал – он и человеком опять сделает.

– Батожок? – Воята поразился простоте этой мысли.

– Он самый. Ударишь её сызнова по спине тем батожком – будет тебе снова девка.

Старушка говорила так уверенно, будто наставляла в самом простом будничном деле, деловито и притом благожелательно.

– Крестная сила…

Захваченный одной мыслью, Воята сделал несколько шагов по тропе назад на горушку, но остановился и обернулся.

– Как тебя звать-то, мати? А то я худо расслышал…

– Баба Ульяна я, – кивнула старушка.

Ульянка! А не Янка и не Анка…

– Благо тебе, баба Ульяна! – Воята поклонился и стал спешно взбираться назад на горушку.

Баба Ульяна глядела ему вслед, кивая, потом попятилась к берёзе – и пропала с глаз. Но Воята, больше не оглядываясь, того не видел.

* * *

До Сумежья Воята добрался уже в темноте. Баба Параскева не спала, ждала его.

– Батюшка о тебе спрашивал, – озабоченно сказала она.

– Где он? У себя?

– Убрался куда-то.

– Как – убрался?

– Приехал смурной такой, пошёл в избу, потом за тобой прислал. Видно, хотел служить, да не стал, после опять лошадь вывел, сел да ускакал. Куда – Ираиде не сказал. Что у вас с ним… не заладилось? Где ты был-то?

– Стало быть, сейчас его дома нет? – Вояту волновало только это.

Всю дорогу он обдумывал, как повести с отцом Касьяном разговор о батожке, но отсутствие попа давало ещё лучший случай.

– Не возвращался. Бабы говорят, дочка его нашлась! Та, что лет десять как в лесу сгинула… помню, ты спрашивал. Нашла её, говорят, Еленка, идёт, а она стоит у куста. Мать ей крест на шею и накинула…

– Ты видела, как он уезжал? – почти перебил Воята.

– Видела. Смурной такой… – несколько удивлённо ответила баба Параскева.

Она была уверена, что про попову дочку