Возле старого вала был встречен игрой Егоркиного рожка: коровы шли из Погостища и посада, провожаемые хозяйками.

– Ты чего так рано поднялся? – зевая, спросила Вояту Ваволя. – Коли не спится, может, завтра выведешь мою Пеструху в стадо?

До первого часа Воята даже успел сменить пропотевшую рубаху и кое-как отмыть руки. Как это вышло, он старался не думать: он провёл в кузне почти весь день, а в Сумежье за это время только коров подоили…

Назавтра он снова встал пораньше и снова крикнул на росстани: «Жару в горн!» В этот день они с Кузьмой раскололи обе глиняных чушки, вынули посветлевшие железные пластины, скрутили их вместе и снова стали ковать…

После утрени Воята видел, как отец Касьян вывел Соловейку – свою ныне единственную лошадь – и куда-то уехал. Случай был вполне обычный – может, в деревне или на соседнем погосте помирает кто. Не зная, вернётся ли поп к вечерне, Воята на росстань не пошёл. Уставший в кузне, хотел было лечь поспать, но сон прогнала мысль: а не пойти ли лучше в Песты? За эти дни Артемия немного освоилась в материнском доме, надо же проведать, как там они с Еленкой? А другого случая уйти из Сумежья, пока и отца Касьяна тут нет, может до следующего полнолуния не выпасть.

Ещё раз тщательно вымыв руки и расчесав волосы, Воята отправился в Песты. Теперь он шёл уверенно, не сомневаясь, где свернуть. Дорога, связанная с Артемией, так отпечаталась в памяти, как будто он с рождения здесь ходил. Семь вёрст из-за нетерпения казались длинными, но воодушевление несло Вояту как на крыльях и сокращало путь. Глубоко вдыхая свежий ветер с запахами мха и хвои, он вслушивался в шум леса, и казалось, сейчас эта волна подхватит его и понесёт.

Артемия! Повторяя про себя это имя, он чувствовал свет в душе и тепло в груди. Не верилось, что сейчас он опять увидит её высокий лоб, безупречно овальный и гладкий, как верхняя половинка яйца, тёмные брови вразлёт, встретит взгляд её тёмных глаз. Может, несколько дней у матери научили её улыбаться. Он был готов, что поначалу с нею будет трудно – она ведь почти ничего не знает о человеческом мире. Ничего сверх того, что узнала до шестилетнего возраста, а после того она могла лишь издали наблюдать за людьми, оставаясь для них невидимой и безгласной. Он расскажет ей обо всём – о Новгороде, о Боге, о людях. А она, наверное, всё знает о лесе, о травах и кореньях, о птицах и зверях…

Вёрст пять уже осталось позади, когда Воята расслышал в той стороне, куда шёл, дробный конский топот. Быстрые, частые удары копыт по лесной земле среди стволов разносились далеко и гулко; весь лес гремел. Да никак это леший – недавний знакомец на новом своём вороном раскатывает! Не имея желания снова с ним встречаться, Воята живо сошёл с тропы и скрылся за густым орешником.

Грохот копыт приближался – по хорошо натоптанной чистой тропе конь мчался во весь опор. Вот звук уже совсем близко. Одолеваемый любопытством, Воята выглянул.

Лесным всадником оказался отец Касьян – верхом на Соловейке он мчался так быстро, что казался чёрной птицей-вороном, летящим над тропой. Воята успел заметить его суровое, нахмуренное лицо и тонкий посошок в руке. Присел с испугу – сумежский священник его сейчас пугал больше лешего.

Куда он так раскатился? В Сумежье что-то случилось?

Отец Касьян промчался мимо и скрылся за деревьями. Грохот копыт быстро отдалялся. Стоя на тропе и озираясь, Воята колебался: идти дальше, повернуть назад в Сумежье? Если поп возвращается, значит, скоро опять к Власию надо…

Но мысли о службе не могли одолеть притяжение темноглазой лесной звезды. Воята махнул рукой: отец Касьян ведь уехал, когда вернётся, не сказал, так разве он, Воята, обязан сидеть, как пришитый, его дожидаясь? Однако, двинувшись дальше, Воята прибавил шагу, и его радужные мысли чуть потускнели от непонятной тревоги.

Вот Болотицкий ручей, поднявшийся после снеготая, крупные камни торчат из неширокого русла, где течет рыже-бурая лесная вода. Через ручей был перекинут настил из продольно уложенных брёвен – настолько старый, что брёвна подгнили, густо заросли ярко-зелёным мхом и травой, а по краям их уже вытянулись кусты почти в рост человека, из-за чего настил этот незнающему человеку трудно было бы отыскать. Как раз досюда его в ту давнюю осеннюю ночь довела неведомая шустрая старушка…

Да не из Пестов ли отец Касьян ехал?

Осенённый этой мыслью, Воята остановился посреди настила. Не он один хочет повидать Еленку и Тёмушку. А ну как отец Касьян узнал, что много лет назад проклятая дочь неведомым путём вернулась от лешего и снова живёт у матери? Чего же ему не узнать – удивительное это происшествие должно было в первый же день стать известным в Пестах и уже к вечеру достичь всех окрестных деревень. А уж к батюшке добежать с новостью – дочка родная, единственная, сыскалась живая, вот радость! – охотники найдутся ещё того быстрее.

И что? Бессмысленным взглядом упираясь в куст на краю настила, Воята ощущал, как кровь холодеет в жилах. Что если отец Касьян вовсе не рад возвращению дочери? Может, надо было Артемию куда-то спрятать… Хорошо бы, да только не было такой силы, чтобы снова вырвать её из рук Еленки. И вот теперь отец Касьян её видел… К чему привела эта встреча? Вспомнилось мельком увиденное лицо попа – не радость оно выражало.

Воята прибавил шагу. Почти побежал. Сердце билось так же гулко, как конские копыта по лесной дороге. С каждым шагом нарастал ужас. Отец Касьян ведь не просто суровый родитель, когда-то посчитавший, что дочь не от него, а от соперника. Отец Касьян – оборотень, лютый зверь! И хоть сейчас он в человеческом облике, сердце в нём всё равно волчье! Тот, кто двадцать лет назад не погнушался сгубить родного брата, не помилует и дочь, как он думает, того самого брата.

До Пестов оставалось немного, впереди между деревьями уже сиял солнечный свет, заливавший луг за опушкой, когда Воята увидел спешащую ему навстречу женщину. Сердце оборвалось – не обманули его предчувствия, беда… Остановившись, он переводил дыхание. Это Еленка. Воята не мог отдышаться – если мать бежит в лес, не помня себя… она не могла оставить дочь… Понудив себя сойти с места, он двинулся навстречу Еленке. Каждый шаг делал, будто по тонкому