Он представил собственного ребенка в такой ситуации. В ситуации, когда никто и пальцем не пошевелил, чтобы остановить это. Помочь им. И Жан Ги начал понимать то дикое выражение на лице тестя.

А еще он вспомнил кое-что другое. Незаметное движение ноги Гамаша, заталкивающей что-то между стулом и стеной.

Сна все равно не было ни в одном глазу, и Бовуар встал и на цыпочках спустился по лестнице в кухню. Включил свет, нашел коробку, поднял ее и уставился на крышку. На ней были отпечатки пальцев. Один комплект, и только один.

Гамаша.

Бовуар смотрел на коробку из-под обуви. Эта коробка была не из тех, что привезли из исторического общества. Он знал, что это личная коробка, личные материалы.

И в ней находились ответы на многие вопросы.

Бовуар медленно нагнулся и поставил ее на прежнее место.

Он повернулся и чуть не свалился на пол. В дверях стоял Гамаш.

– Разве тебе не говорили, Жан Ги, что, если ты собираешься делать что-то тайное, свет включать не нужно?

– Я пропустил это занятие.

Гамаш улыбнулся и подошел к Жану Ги. Перевел взгляд с человека на коробку на полу, потом снова на человека.

– Merci.

– Я даже не собирался заглядывать внутрь, – сказал Жан Ги. – Извините.

– Non, не за что. Любопытство – качество чисто человеческое. Тебе понадобились сверхчеловеческие усилия, чтобы поставить ее на место. Спасибо, что подумал о моей приватности.

Арман Гамаш поднял старую коробку и протянул ее зятю.

Не сказав больше ни слова, он пошел на лестницу, а Жан Ги сел в кресло и открыл коробку.

Арман Гамаш оглядел кадетов, одного за другим.

Сначала Натаниэля, потом Хуэйфэнь, потом Жака, наконец его глаза остановились на Амелии.

– Я знаю, – тихо сказал он.

Жак чуть повернул голову, прищурился:

– Знаете что?

– Знаю, что происходило в квартире Ледюка.

Наступила тишина. Кадеты переглянулись, а потом все, естественно, посмотрели на Хуэйфэнь.

– Что? – спросила она с вызовом в голосе.

Жан Ги сидел на расстоянии в несколько скамей. Утром они с Гамашем первым делом привели кадетов в церковь. Нужно было поговорить с ними где-нибудь в приватном месте. И нейтральном. И спокойном.

– Я давно знал, что Серж Ледюк преступник, – начал Гамаш. – Я вернулся к работе, чтобы вычистить академию. И не только от коррупции. По качеству новых агентов, поступающих в Квебекскую полицию из академии, я знал, что в школе все совсем не в порядке. Они неплохо знали теорию, но при этом были очень жестокими. Не все, конечно, но многие. Более чем достаточно. Что-то нарушилось либо в процессе приема, либо в подготовке. Либо и в том, и в другом.

Коммандер Гамаш говорил, наблюдая за ними. А они – за ним.

Если Гамаш и Бовуар рассчитывали, что четверка сломается и выложит им все, то они ошибались. Заговор молчания глубоко вошел в их плоть и кровь и казался почти нерасторжимым.

– Первым делом я уволил большинство прежних преподавателей и привел своих. Офицеров с реальным опытом работы в полиции. Честных мужчин и женщин. Но таких, кто знает, что с властью приходит искушение. Власть и искушение – эти две вещи и есть реальная угроза для агентов Квебекской полиции. Раны, нанесенные самим себе.

Жан Ги слышал их дыхание. По меньшей мере один, а то и больше из них были на грани гипервентиляции.

И все же они оставались неподвижными. И молчали.

– Но Сержа Ледюка, Герцога, я оставил.

– Почему? – спросил Натаниэль.

Взглянув на побледневшего парня, Гамаш постарался справиться с дыханием. Он посмотрел на свои руки, крепко сцепленные – не разъять.

Серж Ледюк нанес немалый ущерб. Но на нем, на Армане Гамаше, тоже есть вина.

Если он хочет, чтобы кадеты говорили ему правду, он должен хотеть делать то же самое.

– Я не знал, – ответил он, глядя в холодные глаза молодого человека. – Я думал, он жестокий человек, садист. Коррупционер. Я думал, что смогу собрать свидетельства против него и отправить его в тюрьму, чтобы он не мог учинить того же самого в другом месте. Я думал, что смогу контролировать его. Думал, что, пока я здесь, он не пойдет на злоупотребления.

– Не верь всему, что думаешь, – пробормотала Амелия.

Гамаш кивнул:

– Злоупотребления не прекратились. Мне и в голову не приходило, что он прогнил до такой степени.

– Когда вы узнали? – спросила Хуэйфэнь.

– Вчера вечером, когда смотрел кино.

– «Мэри Поппинс»? – удивилась она.

Вероятно, она пропустила эту сцену.

– «Охотник на оленей». То, которое смотрел Оливье. – Он подался вперед. – Я хочу помочь вам.

– Мы не нуждаемся в помощи, – отрезал Жак. – С нами все в порядке.

Гамаш собрался с мыслями и заговорил:

– Вы знаете, откуда это у меня?

Он провел пальцами по глубокому шраму на виске. Трое кадетов отрицательно покачали головой, но Жак злобно сверкнул глазами.

– Я возглавлял рейд на заброшенную фабрику. В заложники захватили молодого агента, немногим старше вас, и время истекало. Мы собрали все сведения, какие могли, о территории и о террористах. Об их численности, оружии, месте, где они могут находиться. И пошли в атаку. Инспектор Бовуар был серьезно ранен. В живот.

Кадеты повернулись на своих скамьях и посмотрели на сидящего сзади Бовуара.

– Три агента были убиты, – продолжал Гамаш. – Я пришел на их похороны. Шел за гробами. Провел время с их родителями, мужьями, женами, детьми. А потом лечился. Потому что я сломался. Я до сих пор посещаю психотерапевта, когда становится невмоготу. Это по-человечески. Именно наша человечность и позволяет нам отыскивать преступников. Но еще это свойство означает, что нам не все равно и что мы получаем бескровные раны. Каждый день, когда я вижу этот шрам в зеркале, – на сей раз он не прикоснулся к виску, – он напоминает мне о боли. О моей боли. Но главным образом об их боли. И каждый день он напоминает мне об исцелении. О доброте, которая существует в мире. «А к Добру нас каждый раз что есть силы тянут за руку. Даже в конторе, где тяжким грузом почиют грехи». Так легко увязнуть в болоте жестокости, которой слишком много в нашем мире. Это естественно. Но чтобы излечиться по-настоящему, мы должны признавать и добро.

– Это была не наша вина, – сказал Жак.

– Я говорил о другом. Думаю, вы сами знаете.

– Почему мы должны вам верить? – требовательно спросил Жак. – Три агента погибли из-за вас. Я видел запись. Видел, что случилось. И еще я видел, что вы каким-то образом вышли оттуда героем.