Все, что осталось от такого количества молодых людей. Великая война уничтожила цветы Европы и прихватила с собой дикую флору Канады. Поколение молодых людей исчезло. А все, что от них осталось, лежало забытое в старых коробках в подвале.

В одном из писем домой лежал мак. Сплюснутый. Хрупкий, но все еще ярко-красный. Сорванный однажды утром, прямо перед сражением, в уголке Бельгии под названием Фландрские поля.

И тут друзья сдались. Не смогли продолжать.

Рейн-Мари, Клара, Мирна, Рут и Габри отложили коробки в сторону и устремились в кухню, где другие уже приготовили ужин. Ели в мрачной атмосфере, пока не заметили, что молодые люди поглощают еду так, словно их не кормили сто лет. Громадные куски пастушьего пирога исчезали в четырех ненасытных желудках.

Все четверо попросили добавки. Поскольку аппетит у местных жителей пропал, кадетам досталось немало.

Даже Рут улыбалась, глядя на них. Хотя, возможно, ее мучили газы.

– Шоколадный торт? – напомнил Габри.

Эти волшебные слова вернули аппетит деревенским, и все взяли по высокому куску сочного торта в гостиную, прихватив с собой кофе.

– «Мэри Поппинс»? – предложила Рейн-Мари.

– «Мэри Поппинс», – согласилась Клара. – Просто идеально.

– Девочки смотрят этот фильм каждый раз, когда приезжают, – сказала Рейн-Мари, передавая диск мужу.

– Девочки? – переспросила Хуэйфэнь.

– Наши внучки, – пояснила Рейн-Мари. – Флоранс и Зора.

– Зорро? – произнес Жак с серьезнейшим видом.

Но строгий взгляд Гамаша стер это выражение с лица кадета.

– Зора, – поправил его Гамаш. – Ее назвали в честь моей бабушки.

– На самом деле она вам не бабушка, – возразил Желина. – Она была одной из ПЛ после Второй мировой войны.

Гамаш посмотрел на него. Послание опять не вызывало сомнений. Поль Желина сделал свою домашнюю работу. И дом, над которым он работал, принадлежал Гамашу.

– ПЛ? – переспросил Натаниэль.

– Перемещенные лица, – расшифровала Мирна. – Те, у кого не осталось ни дома, ни семьи. Многие из концентрационных лагерей. Их освободили, но куда они могли пойти?

– Мой отец заплатил за переезд Зоры в Канаду, – объяснил Арман.

Он знал, что вполне может им рассказать. Никакой тайны здесь не было. И рано или поздно это все равно стало бы известно.

– Она приехала и стала жить с нами, – сказал Гамаш, включая телевизор и дивиди-плеер. – Мы стали ее семьей.

– А она стала вашей, – подхватил Желина. – После смерти ваших родителей.

Гамаш повернулся к нему:

– Oui.

– Зора, – с любовью произнесла Рейн-Мари. – Означает «заря». Приход света.

– Такой она и была, – кивнул Арман. – Ну, мы уверены, что хотим смотреть «Мэри Поппинс»? У нас еще есть «Золушка». И «Русалочка».

– Я никогда не видела «Мэри Поппинс», – сказала Амелия. – А вы?

Другие кадеты помотали головой.

– Суперархиэкстраультрамегаграндиозно[68], – выпалила Мирна. – Вы никогда не видели «Мэри Поппинс»?

– Это ужасно, – согласилась Клара. – Давайте, Арман, включайте.

– Без меня, – сказал Оливье, вставая. – От этой няньки у меня мурашки.

Когда появилась заставка в виде Лондона 1910 года, Оливье исчез в кухне. Немного погодя в кухню зашел Арман, чтобы приготовить кофе. Оливье сидел в кресле у камина. Работал маленький телевизор, на голове у Оливье были наушники.

– Что смотрите?

Оливье подпрыгнул от неожиданности.

Сняв наушники, он пожаловался:

– Господи, Арман, вы меня чуть не убили.

– Прошу прощения. Что показывают?

Он встал за спиной у Оливье и увидел очень молодых Роберта Де Ниро и Кристофера Уокена в баре.

– «Охотника на оленей».

– Вы шутите, – сказал Арман. – «Мэри Поппинс» вас пугает, а «Охотник на оленей» устраивает?

Оливье улыбнулся:

– Разговор о Клэртон напомнил мне об этом великом фильме.

– Почему?

– Я думаю, тут есть связь…

– Нет, я спрашиваю, почему Клэртон?

– Так называется город, откуда родом герои. Вот он. – Оливье махнул рукой на экран, на котором как раз появился кадр с видом пенсильванского города, где выплавлялась сталь.

– Оставляю вас в Клэртоне.

Арман ушел в гостиную и в мир Мэри Поппинс, где отец пел «Жизнь, которую я веду».

На экране перед Оливье Роберт Де Ниро готовился учинить в баре драку с «зеленым беретом».

Дворники на лобовом стекле машины Жана Ги работали на полную катушку.

Он любил сидеть за рулем. Это давало возможность послушать музыку и подумать. А в данный момент он думал об отпечатках пальцев и о вопиющем противоречии в словах тестя.

Отпечатки принадлежали ему. Но он никогда не прикасался к револьверу.

Ключом к раскрытию преступления были отпечатки.

Может, он имел в виду Амелию Шоке?

Несмотря на возражения Анни и собственное чутье, Жан Ги позволил себе сохранить частичку сомнения. Могла ли готка быть дочерью Гамаша? У нее не имелось никакого сходства ни с Анни, ни с ее братом Даниелем. А может, и имелось, только где его разглядеть за всеми этими прибамбасами? Татуировки и пирсинг скрывали, кто она такая на самом деле.

Могла ли Амелия, чье имя не случайно совпадало с именем матери Гамаша, быть результатом слабости, проявленной Гамашем двадцать лет назад?

Но если он знал, кто она такая, то почему принял ее в академию?

Вероятно, он не знал о ее существовании, пока не прочитал заявление, узнал, когда она родилась и кто ее мать. Имя. И когда совместил все это…

И тогда ему захотелось увидеть девушку.

А после преступления он решил защитить ее. Дочь, о существовании которой он раньше не знал.

Считал ли Гамаш, что она убила Сержа Ледюка? Защищал ли он ее, намеренно уводя в сторону следствие признанием о принадлежности ему отпечатков, которые на самом деле ему не принадлежали?

Введение в заблуждение. Еще один кит.

«Все зловредные истины…»

Дворники шуршали по лобовому стеклу, стряхивая мокрый снег. И Жан Ги, несмотря на непогоду, начинал видеть яснее. Приближаться к истине.