Добившись, как им показалось, своего, Ленин и Троцкий поспешили вынести такое, более чем двусмысленное, предложение на обсуждение Политбюро. Ещё бы, взять только на себя ответственность за обещанное Ревелю, а также, как очень скоро выяснилось, за намерение распространить то же предложение ещё и на Финляндию, Латвию и Литву (что становилось «вторым Брестом»), никто из них персонально не мог. Ведь речь шла о добровольном отказе от части территории страны только из-за угрожающего положения лишь на одном из фронтов, на Южном. Да ещё о предательстве всё ещё существовавших, хотя и чисто формально, двух братских советских республик.

6 сентября Политбюро рассмотрело вопрос, формально внесённый – по должности – Чичериным. Приняло решение: «Ввиду согласия Эстляндии начать мирные переговоры 10 сентября, назначить мирную делегацию в составе Литвинова, Воровского /члены коллегии НКВД – Ю.Ж./ и Боголепова /замнаркома финансов – Ю. Ж./. Поручить т. Литвинову переговорить с т. Воровским, а т. Крестинскому запросить т. Сталина о месте перехода через фронт мирной делегации».61

Здесь весьма примечательна концовка. Ведь указать место перехода более компетентно мог скорее начальник штаба 7-й армии, нежели член Политбюро и Оргбюро ЦК РКП. Следовательно, Сталину лишний раз напомнили о его новом, истинном положении в структурах власти. Что он с 15 мая оказался всего лишь одним из трёх членов РВС одного из пяти фронтов республики, то есть, в конечном счёте, в подчинении у Троцкого. И явно далеко не случайно был выпровожден из Москвы. Больше не имел возможности не только постоянно участвовать в работе Политбюро, не даже руководить теми Наркоматами (по делам национальностей и государственного контроля), которые он теперь возглавлял чисто номинально.

В тот же день Политбюро утвердило ещё одно, более значимое по своим возможным последствиям, решение: «Созвать 11 сентября совещание Политбюро с представителями ЦК компартий Эстляндии, Латвии, Финляндии, Литвы и Белоруссии для обсуждения вопроса об одновременном предложении мира правительствам этих стран. Поручить т. Крестинскому вызвать т. Сталина на это заседание».62 Вот теперь и потребовался Сталин – только для того, скорее всего, чтобы разделить с инициаторами предложения ответственность за «Второй Брест».

Внезапное, ничем не мотивированное, не объясняемое расширение круга стран, с которыми Советская Россия намеревалась заключить мир и, следовательно, признать их де-юре, да ещё и установить государственные границы, не могло означать ничего иного, как попытку круто изменить внешнюю политику. Вроде бы навязанную внезапным катастрофическим положением на Южном фронте (4 сентября Красная Армия оставила Севск, а 7 – Орёл), но более всего – вполне реальной угрозой нового наступления на Петроград. Согласованного, в отличие от первого, командующими Северо-Западной (генерал Родзянко), эстонской (генерал Лайдонер) и финской (генерал Маннергейм) армий.

К такому выводу заставляла прийти полученная Чичериным ещё 24 июля секретная информация о поездке генерал-лейтенанта В.В. Марушевского, направленного диктатором Северной области (губернии Архангельская, Вологодская, северная и восточная части Олонецкой), генерал-лейтенантом Е.К. Миллером в Гельсингфорс.

«В половине июня, – уведомляли Главу советского внешнеполитического ведомства, – Миллер командировал в Финляндию генерала Марушевского, участвовавшего в переговорах, приведших к принципиальному соглашению между Маннергеймом и Юденичем, по которому Маннергейм предполагает в десятидневный срок мобилизовать семь дивизий численностью до ста тысяч для занятия Петрограда. В качестве компенсации за оказанную помощь Маннергейм стимулирует полное признание независимости Финляндии, уступку порта в Печенгской губе с необходимой полосой для постройки железной дороги, рассмотрение впоследствии Особой конференцией вопроса самоопределения некоторых карельских волостей. Миллер советует Колчаку принять эти условия».63

Данная разведывательная информация содержала всего три, но зато весьма серьёзных искажения. Официальное предписание Миллера запрещало Марушевскому «входить… в переговоры о признании независимости Финляндии, ибо это дело будущего Всероссийского правительства». Соответственно, автоматически отпадал и вопрос возможного расширения территории Финляндии за счёт русских земель. Во-вторых, в общем верно изложенный проект соглашения являлся лишь инициативой одного Маннергейма и только рассматривался Юденичем, но так и не был им одобрен. Наконец, никаких рекомендаций по поводу такого соглашения Миллер адмиралу Колчаку не дал.64

Но если своё стремление во что бы то ни стало заключить мир с Финляндией Ленин, Троцкий и Чичерин могли, в случае чего, оправдать тем, что были введены в заблуждение ложной информацией, то никакими разумными доводами они не могли подкрепить настойчивую рекомендацию начать переговоры с Каунасом.

Ведь от Советской России к тому времени Литва была уже прочно отделена отторгнутой у неё польскими легионерами Виленской областью.

Ещё больше недоумения должно было вызвать слишком настойчивое желание Ленина, Каменева и Крестинского (именно они приняли 6 сентября решение о переговорах с Эстонией и созыве 11 сентября совещания) как можно скорее подписать мирный договор с режимом Ульманиса. Он, хотя теперь и обосновался в Риге, но всё-таки контролировал только одну из трёх земель, и составляющих Латвию – Видземе. В Курляндии по-прежнему хозяйничали немецко-русские войска, командование которыми генерал фон дер Гольц уступил П.Р. Бермонт-Авалову а над Латгалией продолжало реять красное знамя. Поэтому мирные переговоры с Ульманисом вести могла, скорее, Советская Латвия, но никак не РСФСР.

В таких сложных политических условиях установление Москвой дипломатических отношений с буржуазным правительством Ульманиса выглядело демонстративным отказом от идеи мировой революции, от пролетарской солидарности, от лозунгов, провозглашённых Первым конгрессом Коминтерна всего пять месяцев назад. И, ко всему прочему, откровенным соглашательством. Принятием «права наций на самоопределение» не в большевистском его понимании, а в трактовке Вудро Вильсона, в интерпретации Совета Четырёх.

В намеченный день, 11 сентября, совещание всё же состоялось. На него прибыл из Смоленска Сталин, но не было трёх членов и кандидатов в члены Политбюро. Троцкий отбыл на Южный фронт, где после провала августовского контрнаступления Красной Армии царил хаос. Зиновьев не мог покинуть Петроград, готовя город к новой обороне. Калинин находился в агитационной поездке вблизи Юго-Восточного фронта.

Собравшимся предстояло обсудить пять вопросов, являвшихся практически одним. Первый – предложение мира Финляндии – поддержали восемь участников совещания: члены Политбюро Ленин, Каменев, Крестинский и Сталин, члены ЦК Компартии Финляндии Э. Рахья и Кальске, председатель ЦК Компартии Литвы и Белоруссии В. Мицкявичюс; воздержались – председатель ЦК

Компартии Латвии П. Стучка и члены ЦК О. Карклин, Д. Бейка. По второму вопросу – о необходимости начать переговоры с Литвой – «за» проголосовали только члены Политбюро, все же остальные воздержались. По третьему – в поддержку предложения мира правительству Ульманиса – снова высказались лишь четверо членов Политбюро, «против» проголосовали три представителя ЦК Компартии Латвии, а Мицкявичюс, Рахья и Кальске воздержались.