мне так стало за то, что мы учудили с ней и её девками, если бы вы знали, ваше величество. Личико её помяли почём зря. В общем, облажались мы оба, я так вам скажу. Мехедар, видя, что девка умирать в муках и не собирается, плюнул на неё и пошёл оттуда, а я прощения попросил. Но попросить-то попросил, да легче от этого мне не стало. Меланта тогда кровь с губы только краем юбки вытерла и говорит, мол, вьюн этот – самое лучшее лекарство от хвори нашей, только поспел его сок только что. Нельзя было его раньше использовать. А что травимся, так это потому, что не надо крутить из себя умных, а надо есть только то, что дают, а не что красивое на кусту и кажется съедобным. Пора бы нам было за пять-то лет это уяснить. На том мы и расстались.

М-да, а стыдно мне до сих пор. Вот такие вот новости у нас.

Но вы, ваше величество, всё же удовлетворите, пожалуйста, просьбу мою. Хоть пять десятков солдат сюда отправьте, а? Жутко сидеть в этих стенах и видеть, как помирают мои, одни за другим. У меня тоже колет в боку, вот и думаю, может, и за мной Малам уже свиту свою отправила? Пишу вам – а завтра Мехедар меня в мешок и в залив? Ваше величество, хоть пять десятков, хоть четыре, будьте добры?»

Глава 27 Лжецы

– Как ты попал в кадерхан? – спросила Надашди, заползая на широкую кровать самрата, чтобы расправить свежую простыню.

В покоях Сына Трона, как обычно, царил тихий полумрак и сбивающий с ног зной, с которым в неравный бой вступал слабый сквозняк, пробивающийся сквозь закрытое окно-бойницу, отчего казалось, что Таш-Харан вот-вот расплавится и стечёт в сугробы у своего фундамента. Больше всего Надашди хотелось прям сейчас раздеться догола и развалиться остывать на хлопковых простынях, раскинув по сторонам руки и ноги, но от воплощения своего заветного желания её отделяло только два обстоятельства. Первое – то, что самрат мог зайти в свои покои в любой момент и неверно истолковать поведение вожделеемой им служанки, и второе – её собеседник мог запросто последовать её примеру.

– Как все, саар-джи, – ответил Гзар-Хаим, зевая, – через двери башни Кидони.

На карле самрата, по-хозяйски широко расставив могучие ноги, застёгнутый на все медные застёжки костюма самратского воина, сидел молодой черноволосый мужчина, в наружности которого и поведении с первого взгляда угадывался хищник. Спокойный, но имеющий возможность с лёгкостью убить противника волк. Даже глаза Гзар-Хаима, умные и подозрительные, имели тот же янтарно– жёлтый оттенок, что и глаза хранителя гор и лесов, а лицо было узким, как волчья морда, и не сказать, чтобы особенно красивым. Наоборот, было в его чертах что-то неприятное и зловещее.

То, что он не был похож на увековеченную грубой рукой в камне рысь, как подавляющее число касарийцев, Гзар-Хаим объяснял весьма своеобразно, каждый раз придумывая новую версию.

– Моя мать была проклята моим отцом за колдовство. Видели пятно на моей шее? Это моя метка, – пугал он суеверных служанок и указывал на старый ожог от кочерги, который получил в пьяной драке ещё в юности.

– Меня нашли в лесу – говорят, родила меня эллари, – услышала от него в своё время сардари.

– В моём роду были волки – потому и шкуры их не ношу. Вдруг кто-то из них моя мама? – шепнул он Надашди, зажав ту в тёмном углу поздно вечером, настаивая на получении заслуженной награды физиологического характера за хлопоты перед Нергуй-Хаан при её устройстве в замке.

Всего историй у него насчитывалось двенадцать-пятнадцать, и все включали в себя, в различных комбинациях, происки древних богов, сомнительные обряды местных эллари, цыганскую магию или кровь баладжеров, доставшуюся ему от прабабки, но правды от него за все годы его службы у самрата так никто и не добился.

На полу возле его ноги рядом со скинутым с пояса мечом из колчедана лежала меховая накидка из чернобурки, на которой уютно угнездилась облезлая после чумки местная кошка по кличке Страшилка и во сне клацала зубами. Наверное, поймала кого-то и ела.

– Я имею в виду, как ты попал туда вообще? Как стал командиром? – уточнила служанка. – По твоим подчинённым виселица плачет, рожи у всех разбойничьи, попробуй – покомандуй. Им что ни слово, так поперёк. А перед тобой, вон, на цыпочках ходят.

Предводитель кадерханского войска сладко потянулся после суточного дежурства на посту смотрителя цитадели и подозрительно покосился на дверь, ожидая в самое ближайшее время быть наказанным за самоуправство в покоях хозяина, но, убедившись, что со стороны коридора не слышно даже цоканья крысиных коготков о каменные плиты, размял шею и, подперев голову кулаком, принялся с наслаждением созерцать торчащие из-под шерстяной юбки босые девичьи ножки с двумя тонкими шрамами вдоль ступней.

– Нет ничего такого, что нельзя исправить в отношениях между начальником и его солдатом с помощью мордобоя, – не согласился он с утверждением не знакомой с тонкостями общения солдат кадерхана меж собой наивной служанки. – Там у нас всё просто – у кого меч острее, тот и прав. А острее он, как повелось, у командира. То есть у твоего покорнейшего слуги, саар-джи.

– А ты кого убил? – служанка убрала с перины вылетевшее из сбитой подушки гусиное перо. – Раз ты попал в кадерхан, значит, ты кого-то убил?

– Было дело, – кивнул молодой военачальник, будто говоря о чем-то менее криминальном, вроде воровства с кухни.

– Кого?

– Да так.

– За что?

– Любопытная? – умозаключил Гзар-Хаим, тронув зарастающую коркой, но всё ещё саднящую ссадину на скуле и разбитую губу. – А разве это важно? Это тебе не юг, саар-джи, в Касарии убийца есть убийца. Здесь всем без разницы мотивы.

– А если я хочу знать, потому что это касается тебя?

Мужчина нагнулся ещё ниже над подлокотником, чтобы увидеть чуть больше пикантно обнажённой ножки.

– Любопытство гусей губит, – подмигнул он, не желая сдаваться без боя. Страшилка проснулась и сипло мявкнула. Видимо, в знак солидарности с его мыслью.

– Не уходи от ответа, – обиделась Надашди. – Или это тайна? А не тайна, так я на кухне спрошу – там сплетников пруд пруди, такого о тебе порасскажут, сам не поймешь, откуда ноги выросли. Так хочешь?

Воина тронула смехотворная угроза.

– А что мне за это будет? – поинтересовался он, невинно глядя на служанку. В ответ она пожала не видимыми за фалдами тяжёлого капора плечами.

– Не расскажу Сыну Трона, что ты сидел в его кресле. Сам знаешь, Тонгейр тебе за это голову оторвёт и на пику посадит.

Мужчина уронил голову на плечо, сдавшись под натиском шантажистки.

– Ладно. Ладно-ладно. Уговорила.

Надашди ожидала. Гзар-Хаим молчал.

– Ну? – нетерпеливо заёрзала на кровати победительница, пока воин любовался её ногами, и, наткнувшись на уже надоевшую стену молчания, мстительно закрыла стопы юбкой.

– Вот так, да? – фыркнул мужчина.

– Да, вот так, – фыркнула девушка в ответ. – Говори уже, тягомотина, – даже толстый слой белой краски и узоры не скрыли скользнувшую по её губам ухмылочку. – Интригу он развёл.

Гзар-Хаим окончательно капитулировал.

– Как хочешь, саар-джи, – мужчина снова воровато оглянулся на приоткрытые двери и придвинул карло к кровати. – Мне тогда лет пятнадцать было или около того. Год был голодный. В нашей деревне у Гаты кто что тогда ел, чтоб от голоду не скопытиться: кто – крыс, кто – кору с деревьев обдирал, кто жуков из земли ковырял там, червей, кто… ну, так, что бог пошлёт – мы, северяне, народ небрезгливый. Вот я и прибил одного местного – есть мне хотелось.

Он замолчал. Руки Надашди застыли на расправленном одеяле, она обернулась, так и стоя на четвереньках, и с видом наикрайнейшего изумления посмотрела на командира.

– Что? – обронила Надашди, и глаза её раскрылись так широко, насколько им было позволено природой. Гзар-Хаим лукаво улыбался, щекоча большим пальцем уголок губ.

– Говорю –