Гзар-Хаим. – Все в Таш-Харане знают, что они с моим помощником милуются каждый божий день.

– Что, и Тонгейр?

– Нет, точно нет, и ты помалкивай. Сента плод хватает, как кошка, в прошлом году от любовничка трижды хотела разродиться, так сардари её быстро к бабке какой-то отводила и возвращала в Таш-Харан пустую.

– Трижды?

– Точно, – твёрдо сказал Гзар-Хаим, положа руку на сердце, и в этом была его ошибка.

– Врёшь ты всё, – Надашди хлопнула его по плечу ладошкой, распознав новую попытку ввести её в заблуждение. – Врёшь, как ступнёшь! Пройдоха!

Мужчина засмеялся.

– А вдруг правда? Ей пятнадцать уже. Пора бы уже и в матери. Моей мамке было столько же, когда она меня родила.

– Твоя мать была волчица! Или ты уже другую придумал?

Гзар-Хаим, снова пойманный на лжи, сделал странный знак рукой, призванный выразить огромный поток информации, суть которого сводилась к фразе «как-то так». Надашди не переставала удивляться открытиям.

– Джан-Гуур омерзителен, – выразила она всеобщее мнение, которое разделяли абсолютно все служанки самратского замка и, несомненно, разделили бы все девушки Касарии, если бы его знали. – Вечно с немытой головой, вечно чешет рукой в паху и сразу ею же набирает картофель себе в миску, фу? Неужели Сента не могла найти кого-то знакомого с такой вещью, как вода для купания? И он старый. Он даже тебе в отцы годится.

– Ну, не совсем в отцы, положим, а в старшие братья, – прикинул Гзар-Хаим, но в целом согласился с девичьими претензиями, впрочем, из чистой симпатии к брезгливой Надашди. – Но, говорят, она и сама его много чему научила. Девочка очень рано повзрослела и в некоторых вопросах весьма неразборчива.

– Кто говорит? Ты говоришь?

– Может, и я?

– Опять, значит, врёшь?

– В этот раз нисколько.

Гзар-Хаим говорил чистую правду.

– А тебе-то откуда знать? Не ты ли её научил этим постельным премудростям?

Гзар-Хаим брызнул смехом, оскалив острые зубы.

– Ну, знаешь ли, – оскорбился он, – я, конечно, всякое творю, когда напьюсь, но, если бы я выбирал между Сентой и козой, я выбрал бы вторую. Честно. Но, если тебе интересны учителя милой девочки, так у нас на кухне одна из Миртового дома трудится – учитель хоть куда. «Хоть куда» – лучше не скажешь, – он засмеялся ещё заразительнее, но от этого не менее зловредно, как хулиганистая шпана, которая не видела ничего зазорного в том, чтобы развлекаться оскорблением слабых и больных. – Точно тебе говорю. Мой Джан-Гуур тот ещё любитель бабам своим кости перемыть между нами, мужиками. Всякого мне наговорит о своей полюбовнице – язык же у него без костей, а голова без мозгов.

Надашди оторопь взяла от этого признания. Мерзость.

Но действительно, парочка внизу, воровато озираясь, как побирушки, собирающиеся стащить из-под носа пекаря буханку хлеба, стремительно направлялась к одной из подсобок. Лицо Сенты, обычно какое-то бесцветно– тусклое, теперь, опалённое вспыхнувшей свечой, отливало особенно розовым оттенком на фоне свежего снега. Джан-Гуур чесал лапой немытую шею.

Отчего-то Надашди стало физически противно представить, где только не бывали эти грязные руки, исследуя юное тело дочери сардари. А ещё противнее представить, как эта дурочка безотказно подчинялась самым мерзким его ласкам.

– Приду сегодня к тебе, – заявил Гзар-Хаим, вдруг посерьёзнев и тронув фалангой согнутого пальца укутанное в несколько слоев тяжёлой шерстяной ткани плечо Надашди, будто дополняя своё уведомление.

Девушка утомлённо вздохнула и наклонила голову, воззрясь на молящее лицо мужчины.

– Как же ты мне надоел, – в её голосе будто из ниоткуда взялись властные нотки. – Ты придёшь ко мне, только когда я тебе разрешу.

– Напомню, я ведь могу взять тебя и по-плохому, – Гзар-Хаим больнее взял её за плечо.

– И я тебе напоминаю – однажды я от тебя уже отбилась, – блеснула зубками Надашди, кивнув на ушибы на лице командира. – Я ведь тоже могу в следующий раз объяснить по-плохому.

Гзар-Хаим фыркнул и убрал руку.

– Драчунья. Мне это нравится.

– Да уж не одна из твоих подстилок, у которых ноги вместе не держатся. Запрет – значит запрет.

– Между прочим, чтоб ты знала, без женской ласки мужики дуреют, – отшутился Гзар-Хаим.

– Тогда иди в Миртовый дом. Сдался ты самрату больной на голову.

– На кой мне потаскухи, если я хочу тебя?

– Хочет он. Ты даже не знаешь, как я выгляжу. Вдруг я страшная, как Малам?

– Что ж? Неплохо быть похожей на древнюю богиню. Но я уже видел тебя без всей этой краски и…

Гзар-Хаим не успел договорить, как Надашди дала ему оплеуху.

– Ты что? Сдурела? – воскликнул он, схватясь за щёку, но Надашди отпрыгнула от него, как кошка, мгновенно оказавшись на другом конце комнаты. Прижав к груди кулак, она испуганно вытаращилась на осознавшего свою перешедшую все мыслимые границы наглость мужчину.

– Когда? – рассердилась она, вжавшись в стену. Гзар-Хаим не ожидал, что у всегда говорящей мягким и уютным, как пуховая перина, полутоном Надашди можеть оказаться такой звонкий резкий голос. – Когда? Отвечай!

Он и сам испугался и замер.

– Эй, ладно-ладно. Ты чего?

– Когда ты меня видел?! – взвилась девчонка.

– На прошлой неделе видел, – после секундной заминки ответил Гзар-Хаим, испытав так давно позабытое чувство стыда. – Ты умылась перед сном в прачечной. Я подсмотрел.

– А что ещё ты видел?

– Ну, не так много, как хотелось бы.

– Это для тебя шутки? Шутки?! – даже краска была не в силах скрыть, как исказилось самой настоящей яростью её лицо. – Говори, что видел ещё?

Накрашенные губы задрожали, Надашди, заламывая руки, заходила по комнате.

– Говорю же – ничего, – вконец растерялся Гзар-Хаим. – Вообще ничего!

– Я – вдова, – едва не плакала она. – Nahar. Nahar!

– Я знаю, извини. Но я… Я действительно больше ничего не видел, – Гзар-Хаим предпринял последнюю попытку оправдаться. – Только твоё лицо. Ты была одета.

– Не делай так больше, – потребовала она. – Никогда!

Гзар-Хаим кивнул.

– Хорошо. Но я никому не говорил, что ты шла по тому коридору с чистым лицом, тебя не накажут. Можешь не бояться.

– Всё равно не делай.

Она подошла к камину и трижды осенила себя знаком Четырёхлистника. Рыжий огонь мягко гладил её белое лицо, как ласковый любовник. Пристыженный воин кадерхана подошёл сзади, приобнял похолодевшую от произошедшего бесстыдства девушку и положил голову ей на плечо.

– Извини.

Она молилась.

– Ты очень красивая.

Она продолжала молиться.

– И я ревную.

– Ты дурак.

– Не хочу, чтобы тебя трогал самрат. Он сказал, что хочет увидеть тебя без всего этого, а я…

– Решил его опередить.

– Я ревную, – повторил Гзар-Хаим. – И я не вру.

– Он меня не тронет, – твёрдо заявила Надашди, прервав молитву, и начав сначала.

– Тронет. Он всегда получает тех, на кого положит глаз. Ты уж постарайся, роди ему сына – он и отстанет. Если тебя после этого и не сделают сардари, то ты до конца жизни будешь жить в золоте и шелках. Тонгейр не скупится на подарки своим наречённым жёнам.

– Я не буду с ним спать.

– Это дело времени.

– Нет, не буду.

– Будешь-будешь.

Надашди на полуслове закончила молиться и выругалась.

– Не хочу.

– Сардари сегодня уехала к Гате почтить память предков, – Гзар-Хаим посчитал нужным её предостеречь. – А Безнаследный наш днём заявил, что на охоту на оленя собрался, только арбалет его в оружейной стоит, а это в Таш-Харане значит одно. Вот увидишь, сегодня он тебя к себе потянет – зуб даю. Это не вопрос какой-то чести – главнее выжить. Откажешь ему – он тебя убьёт. Оно тебе надо?

Надашди надула щёки.

– А закон? Уже пустой звук? Так, книжечка для отхожих мест? Нельзя!

– А ему без разницы, вдова ты или девственница, знаешь ли. Помешался он на сыне, и закон не закон. Доберётся он до тебя. А как доберётся – не сопротивляйся. Тебе же хуже.

Так они и стояли у стены, объятые пламенеющим светом от камина, пока где-то вдалеке не раздались трубные звуки голоса Нергуй-Хаан, которая звала Надашди помочь на кухне.

– Зовут, –