в жерле вулкана, но не суть. Нет, принцессу я не видел. Моя часть билась с войсками графа Монтонари. Может, и была она там, все же в доспехах, шлемах – хотя, да, была, – он вдруг призадумался, будто что-то вспомнив. – Там был всадник с короной на шлеме, но лица я не видел. Да и далеко она была, и убить меня пытались – некогда мне было разглядывать, кто там и где. Помню, на солнце корона блестела. Но это всё. Ещё помню, что не билась она особо – скорее металась на своём быке. А там толчея: быки, пехота – все друг другу мешают. Тут я их Кисуле спасибо скажу.

– Кисуле? – обернулась Надашди. – Это ещё кто?

– Да это дочка королевская. Старшая. Ну, такая, – Гзар-Хаим сделал загадочный жест у головы, – со странностями девица. Или парень – я так и не понял.

– В каком смысле?

– Да там трезвый не разберётся. Если бы ты сама Ночную Гарпию видала, тоже бы ничего не поняла. То пьёт вино, кисонькой нежной мизинчик оттопырив, самрата за локоток возьмёт, то басом вопит: «И пусть тьма поглотит меня!» перед боем, мол, к смерти готово, братается с солдатами, как мужик. Очень странная девочка, самрат тоже ничего не понял. Нам бы у короля спросить, но ты сама понимаешь. Короче, неважно. О чём я? – Гзар-Хаим задумался, пытаясь ухватить ускользающую мысль. – Да! Это Дитя придумало разбить кирасиров и союзников на части и сжимать их в кольцо плотнее друг к другу, чтобы мечами драться могли только те, кто по краям, пока остальные были бы зажаты в середине. Тех, кто остался вне групп, добивали лучники Ловчих со стен, а потом и мы ещё пустили дождь из монет.

– Из монет? – удивилась Надашди, наконец-то управившись с делом и сев.

– Из самых настоящих золотых крефов, – кивнул предводитель кадерхана, наглаживая кошку. – Это были те самые крефы, которые Ютгейру отправил папаша Осе в качестве откупа за дочку, которая понесла от его скульптора или архитектора своего ублюдка. Во сколько лет хранил, представляешь? Хранил, чтобы его сын потом все эти грязные деньги в пушки зарядил и пульнул в сторону Паденброга на горячие головы вражеских солдат. Да, урона от них было ноль, но каков жест, правда?

– Правда.

– В общем, красивая была битва, я так тебе скажу. Помню, Тонгейр очень долго с Дитя совещался, что и как сделать. Как совещался – молчал, а Дитя говорило, показывало карты, убеждало, подливало самрату вина. Я был тогда с ним, всё слышал. Тонгейр хотел ударить в лоб, за сестру только так, как кувалда, но Кисуля помурчала у самратского уха и убедила его сначала откликнуться на приглашение Осе на свадьбу Вечеры, оглядеться, какие там городские стены, башни, что где находится, как вооружены солдаты. Хоть у нас там и был свой шпион, тот князёк из Гирифора, но писанина его писаниной, а глазами своими увидеть всё же лучше. А потом Дитя посоветовало самрату удалиться после церемонии, отказав в поддержке Осе перед армией Теабрана, о которой тот, без сомнений, его попросит, но оставить в городе несколько человек – пока Ловчие будут заняты на стенах, кто-то же должен бить охрану в замке. Знаешь, кирасиры, Роксбурги, может быть, и хорошие воины, – Гзар-Хаим поднял кошку на руки и заглянул ей внимательно в глаза, будто она его понимала, – но они не видят дальше собственного носа. Как их любимые быки – видят только то, что в стойле, а что за его пределами – то для них за рамками их понимания. Один Согейр с мозгами оказался, когда короля с королевой у Ловчих из-под стражи умыкнул – не стал верить гирифорцам. Но сейчас-то это вопрос времени – из него всё равно выдавят, где может прятаться Осе, и тогда всё – победа нового короля станет окончательной. Это всё, что я знаю о падении Алмазного Эдельвейса, – закончил излагать свои воспоминания касариец. – Остальное сплошные анатомические подробности: море вспоротых глоток, отрубленных рук, ног, голов, вывернутые наизнанку быки – зачем это знать девчонке? – он указал мизинцем, на котором красовался толстый перстень с гагатом, в сторону босоногой. – Ты лучше юбочку ещё чуть повыше задери, пожалуйста? Отсюда мне видно только щиколотку.

– Ещё чего? – возмутилась Надашди, впрочем, не сильно.

– Тогда на пядь задери.

– Нет.

– На три пальца, – настаивал истосковавшийся по красоте мужчина.

– Нет.

– На мизинчик.

– Тебе нечем заняться? – фыркнула Надашди, нахмурившись.

– А как же моё спасибо за замечательный рассказ? Ты же сама попросила.

– Спасибо.

– Маловато.

– Зачем ты вообще сюда пришёл? – всплеснула руками Надашди, подустав от топорных ухаживаний любителя белых женских ног. – Не видишь, я занята. Иди лучше спи или на плац иди своих палками колотить. Отстань от меня.

– Жадина.

– А ты встань с кресла самрата, – пригрозила ему Надашди. – Вот придёт Тонгейр Свирепый, увидит тебя на своём карле и мечом тебя от копчика до темечка, а мне потом прибирать? Я отдохнуть хочу.

Гзар-Хаим тихо пробубнил что-то невнятное, но вернул Страшилку на накидку и нехотя поднялся с кресла. Поплутал, обиженно понуря голову, по комнате, остановился у камина, сунул в догорающий огонь пару новых поленьев. Сухое дерево уютно затрещало.

На улице где-то вдалеке кровожадно залаяли псы, заржали напуганные кони, кто-то вскрикнул и захныкал. Комнату заволокло тёплым дымом и запахом горящей сосны. Гзар-Хаим приоткрыл пальцем створку окна и хмыкнул.

– Что смешного? – спросила Надашди, сгоняя с кровати настырную кошку, которая решила сменить ложе из чернобурки на богатые меха на постели самрата.

– Сента опять полыхает, – Гзар-Хаим кивнул в сторону некоего действа, происходящего снаружи, и, не отвлекаясь от наблюдения, поманил служанку к себе. Она подошла и выглянула в окно.

Во внутреннем дворе у старого высохшего колодца, который давно засыпали землёй и сделали из него место для костра – слуги часто жарили на нём поросят – хныкала, как маленькое дитя, и натирала обожжённые руки снегом, красная, как помидорина, Сента. Сухие ветки, густо торчавшие из костра-колодца, полыхали неутомимым пламенем до уровня третьего этажа Таш-Харана. Вокруг, толкаясь с пасущимися у копны сена сонными быками, толпились гружённые ведрами с водой всполошённые слуги, пытаясь подобраться к пламени.

– Вот растяпа, – цокнул языком Гзар-Хаим, будто сам уже давно овладел тонким искусством управления огнём не хуже сардари. – Вот уж точно, лучше бы у самрата был один нормальный сын, чем неряха и злобная сучка. Это ж она опять пыталась Астуре нос утереть, вон она ухмыляется, видишь, у стойла? В колодце секунду назад вот такусенькие уголёчки тлели под ветками, а теперь что? Даже жаль девчонку. Дочь самрата, а всеобщее посмешище. Так она Таш-Харан когда– нибудь подожжёт – вот уж будет картина.

– А что, если кто-то из слуг скажет самрату, что сардари учит свою дочь заклинать огонь?

– Тонгейр знает, – довёл до её сведения воин.

– Знает?

– Тонгейр знает обо всём, что творится в Таш-Харане, глупышка. Он же хозяин.

– Но он же ненавидит ведьм.

– Ненавидит, – подтвердил Гзар-Хаим, убрав с её лица волосинку. – И Меганиру ненавидит и любит. Слышал, там дело в колдовстве, но я особо не вникал.

– Сардари говорила.

– Люди странные существа, правда, саар-джи? О-о, смотри – Джан-Гуур!

Надашди вытянула шею. К заплаканной Сенте, вынырнув откуда-то из-за угла, как рыночный вор, подошёл рослый мужчина весьма неопрятной наружности, весь укутанный в оленьи шкуры. На фоне чистых сугробов Джан Гуур казался ещё более немытым, чем обычно. Даже до окон в покоях самрата ветер, казалось, доносил вонь его кислого пота, грязных волос и табака. Он взял Сенту за обожжённую руку и отвёл в сторону, туда, где их от любопытных глаз наблюдателей скрывало пламя.

– Это ж он её сейчас в койку утешать потащил, – с осведомлённостью заправского сплетника обратил внимание Надашди Гзар-Хаим. – Совсем совесть потерял, а? Борзота.

– Так уж и в койку? – засомневалась служанка. – Он же…

– А куда ж ещё? – перебил её