Повисла очень странная пауза, которая спустя несколько томительных секунд стала просто невыносимой.

– Ладно, – почти неразборчиво прошелестела служанка и поспешила вернуться к работе.

Гзар-Хаим перестал трогать ссадину и взорвался громогласным каннибальским смехом.

– Что? – оскорбилась Надашди. – Разве это смешно? Людей поедать – ужас какой-то! Тебя как вообще земля носит? Небрезгливый он! Кошмар!

– Да расслабься ты, – он виновато опустил голову и поспешил оправдаться, развернув в сторону напуганной руки так, будто останавливая несущуюся в его сторону лошадь. – Расслабься. Твоим испугом можно камни резать, ещё выпрыгнешь сейчас в окно. Спокойно, саар-джи. Да не… Не смотри на меня, будто я у тебя денег украл. Дай сказать. Ишь! Мы с парнями в банду той зимой собрались. Ты послушай. По мелочи грабили окрестные деревни, чтобы было, что в котёл кинуть. У кого курицу украдём, у кого уведём овцу, и всё в заброшенный дом на окраине сносили. Амбаром мы его звали, житницей. А однажды под утро гляжу, а в запасах наших какая-то девка ковыряется лет одиннадцати. Дочка кого-то из местных, охочая до чужой добычи, уже и кролика нашего себе в мешочек сунула, и ягнёнка вяленого. Там я её и прирезал. Девчонка, когда я её в пузо пырнул, развопилась, звать на помощь начала. Всех местных воплем на уши поставила. Сбежались – я с ножом, под ногами девчонка в крови концы отдаёт. Так и повели меня к старосте. А вина-то моя была очевидна– нож окровавленный в руке, сам такой, будто свинью забивал – красавец в общем; да и я отпираться не стал – прирезал бы свидетелей, если бы их было два-три, да и сбежал, но там же целая деревня вокруг меня столпилась. Папаня той убитой на меня с вилами кидался. Смысл? Сознался. Ну, меня через минуту и поволокли на шебеницу совершать акт правосудия. Уже и петлю на шею надели, да мать из толпы вынырнула и бегом к старосте. Начала убеждать отдать меня в кадерхан, мол, лучше так, чем повесить. Мой судья с местным святошей за закрытыми дверями посовещался, да и выпер меня в сопровождении охраны по направлению к Таш-Харану. Передали из рук правосудия, так сказать, в руки начальнику. Так я и стал солдатом при самрате. Всё обычно – никаких гастрономических пируэтов. А как начальник мой налакался и под лёд провалился пять лет назад, Тонгейр и назначил на его место меня, как самого вменяемого из всех.

– А вот это уже крутишь, – усмехнулась Надашди. – Все в Таш-Харане знают, что ты своего начальника сам в проруби утопил после очередной попойки, чтобы занять его место.

Даже бледной тени стыда не мелькнуло на лице касарийца.

– О как! И кто донёс?

– Кто донёс, уже неважно. Так, значит, ты склонен к убийству своих начальников?

– Я сам себе начальников выбираю.

– Хм, нечасто услышишь такое из уст солдата. А что думает Тонгейр?

Волчьи глаза Гзар-Хаима коварно блеснули.

– Я всего лишь вор и убийца. Никаких иллюзий.

Надашди брызнула смехом и кинула в Гзар-Хаима маленькую меховую подушку. Недовольная шумом Страшилка подняла голову, зевнула, потопталась на чернобурке, повернулась на другой бок и снова уснула. Командир самратской армии, воодушевлённый впечатлением, которое как он считал, он произвёл на девицу, с видом победителя сунул не долетевшее орудие расправы себе под поясницу и вернулся к созерцанию красивых женских ножек.

– Такие дела, – ещё шире зевнул убийца.

– Странно всё это, – девушка напустила на себя вид искреннего недоумения по поводу жестокости убийства и последующего наказания. – Ты убил воровку – тебя под суд, а он убивал тех, кто рожал ему детей не того пола, и ничего. Разве это справедливо?

– Опасные речи, саар-джи. Говори потише. Но! Если тебя интересует моё мнение: Quirota licota Iovuiner, non licota bovine, – процитировал Гзар-Хаим «Четырёхлистник». – Так и живём. Зато в тепле и при деньгах. Видела бы ты ту дыру, где я жил во времена своей свободной юности. Её даже на карте не сыщешь. А тут и теплее, и сытнее, да и общество симпатичнее тех облезлых баб и их муженьков-алкашей, – он с намёком понизил и без того низкий, рокочущий, как в волчьей пасти, голос. – Но не скрою, – уточнил Гзар-Хаим, стерев со лба капли пота, – была в наших кадерханских рядах как-то парочка уникальных экземпляров. Представь: убийцы, разбойники вроде меня, насильники, так, мелкая шпана, и вдруг – любители полакомиться человечинкой.

– Каннибалы? – удивилась Надашди открытию, подавив приступ тошноты. – Настоящие каннибалы в Касарии?

Гзар-Хаим угукнул.

– И не врёшь?

Он не врал.

– Нергуй-Хаан спроси, тётка подтвердит. О них уже давно к тому моменту слухи по окрестностям ходили, как начали сельские у себя в закутках кости находить. Сначала думали, собачьи, люди-то тут по большей части тёмные, а ведьма из деревни у рудников и говорит – не собачьи, а самые настоящие человечьи. Ну, ей-то виднее по долгу службы, вот все и призадумались, дозорных выставили, начали пасти округу, так и поймали парочку за делом, – отшельника они, который здесь в лесу недалеко в землянке обретался, на костре, как поросёнка, доедали. Их на суд к самрату, дело-то не масштабов местных старост, а они с порога: «Хотим в ряды кадерхана». Как людей пожирать, так это им нормально, а как самим дорога прямая на суку болтаться почудилась, так сразу в кусты. А сама знаешь по нашим законам, кто просится в кадерхан, тому не отказывают. Так и оказались они у меня в подчинении.

– А почему ты сказал «были в наших рядах»? – по-прежнему не понимала любопытная служанка.

– Так потому что нет их уже, – потёр затёкшее колено мужчина. – Мои как прознали про таких вот соседей по спальным койкам, так я их с трудом удержал до вечера решить проблему поскорее. Ночью хватку свою ослабил, так что к полуночи порезали их обоих. Быстро, тихо, а трупы скинули в выгребную яму. Дерьмо, как сказали, к дерьму. В кадерхане люди далеко не святые, что уж? Но любители человеческого мяса даже для моих отморозков перебор. Таких мы не терпим.

– Причудливая справедливость, – задумалась Надашди.

– И такое бывает, – согласился Гзар-Хаим.

– А ты бился при Паденброге?

Вопрос застал Гзар-Хаима врасплох.

– А? – мужчина отвлёкся, убаюканный плавными, будто специально для него движениями рук девушки, которыми она раскидывала и приглаживала шкуры на ложе самрата.

– Падение Снежного Эдельвейса, – уточнила Надашди. – Ну то, на юге.

– Алмазного Эдельвейса, ты хочешь сказать? – исправил её неточность Гзар– Хаим. – Падение Алмазного Эдельвейса, так самрат зовёт ту битву. Да, бился, весь кадерхан бился, ну и я как начальник.

– Расскажи, – попросила она.

– Какая ж ты любопытная сегодня, – Гзар-Хаим поднял с накидки сонную Страшилку и уложил себе на колени.

Надашди протянула руку к подолу юбки и подняла её на несколько сантиметров выше, чтобы оголить косточку. Гзар-Хаим покраснел и уронил голову на грудь.

– Что же она делает? – осведомился он у безучастной кошки. Животное закрыло глаза и уснуло.

– Так расскажешь?

– А что ты хочешь знать? – спросил он, заинтригованный возможностью увидеть побольше обнажённой кожи.

– Что знаешь. Тонгейр ничего не говорит, но на кухне судачат. Не каждый день в битвах участвуют женщины. В Касарии такое было ещё во времена Дочерей Трона, – Надашди обратила на него разукрашенное неживое лицо. – Другие сплетничают, что армию в бой вел сам чахоточный король, а племянница его уже давно среди Полудниц служит, и что сейчас она тоже среди них, на Агерат, с разрешения Теабрана. А третьи говорят, что вообще этой принцессы не существует и что никто того бешеного быка не оседлал, что всё враки. До рвоты спорят с теми, кто утверждает, что Вечера – её же так звали? – что Вечера существовала и погибла в том лесу у города. И что после её смерти над Паденброгом разверзлось небо и шёл дождь пятьдесят дней и пятьдесят ночей.

Гзар-Хаим хмыкнул.

– Любопытно. Насчет дождя не знаю, мы с кадерханом сразу ушли, как замок был сдан новому королю, но, насколько я помню, жарко было, как