в открытом море. Тащим мы якоря по грунту или нет, мы не узнаем, покуда нас не вынесет на подветренный пляж. В каюте все громыхает.

Однако Фенвик еще не закончил. Поэтому, не выказывая никакого беспокойства и лишь время от времени проверяя ручной компас-пеленгатор, он, кажется, едва замечает шторм. Ясен пень! объявляет он, перекрикивая шум. У нас с тобой не будет никаких человечьих детей, только те, о каких говорила Кармен, а вскорости и таких не станет. Я сделаю себе вазэктомию; через десяток с чем-то лет ты покончишь с овуляцией…

Фенн! Слезы у Сьюзен мгновенны.

Он перехватывает ее руку. Скоро настанет такой день, когда у нас над головой появится настоящая крыша; может, на о. Уай, а может, и прямо тут. Это не важно. Наш дом – история, Сьюз. Вот что мы оба и никто из нас. Он это произносит: Дрю и Лекси! Все так ясно!

А вот Сьюзен больно, и ей вовсе не ясно. Что вообще означает «остаться прямо тут»? Едет ли она в Суортмор, а он в Делавэр? Хочет ли, чтоб она осталась в Вашингтонском колледже, пока он пишет эту свою знаменитую историю?

Пока мы ее пишем, заявляет Фенн невозмутимо. Это наша история с обоих концов. Насчет этого он не знает – о том, что она сейчас спросила, – а причина того, что не знает, в том, что так, как раньше, это уже не имеет значения. Ему и это сейчас ясно: мы не приняли те решения, какие надеялись принять в этом творческом отпуске, потому что вопросы, что мы пытались решить, были не верны. Нет, извините: то были верные вопросы, но у нас к ним был не тот подходец. «Ферма Ки», Делавэр, Суортмор – с точки зрения Фенна, как только этот шторм стихнет, мы можем оставить «Поки» на якоре прямо тут, где он стоит, и отправиться искать, что можно арендовать или купить на берегу как можно ближе к Какауэю.

Вновь заверяет он ее, что не утратил рассудок и не забыл про нее или нас; ему просто явились кое-какие настоящие приоритеты. Пусть только его сердце ведет себя прилично пару лет… Ты, Сьюз! понимает он, что почти кричит и должен вновь схватить ее за руку, поцеловать ее в предплечье. Ты ключ ко всему этому. Эй: я теперь понимаю остров Ки! Хрясть! Хлобысь! Я все это понимаю.

Объясни, терзается Сьюзен. Ой!

Невообразимый вспых и треск; где-то невдалеке уж точно раскололо какое-то дерево. Для Сьюзен весь этот отрывок ощущается катарсисом в стиральной машинке-автомате.

Не понимаю в том смысле, в каком остров может быть в Заливе, но не быть на картах или снимках ЛЭНДСАТ[190]. Фенн понимает, для чего остров Ки был в нашей истории. Сьюзен!

Она вздыхает, еще больно. Кажется, худшие ветер и молния уже миновали. Теперь мы видим, что хотя с якорей нас не сорвало, нашу крепкую шлюпку по-настоящему выдернуло из воды, перевернуло, притопило: она плавает к небу плавником сразу у нас за кормой, а фалинь туго закручен вокруг всего корпуса. Рубку и бухточку замусорило ветками и листвой, они застряли там и сям под леерами и в бегучем такелаже «Поки». По радио сообщают о домах, с которых сорвало крыши, где выбило ветром двери и окна, по всему полуострову порвало провода и повалило деревья. И хотя режим наблюдения за торнадо отменили, грядет еще больше ненастья. Обычно нас бы это возбуждало; по крайней мере, – интересовало и немного заботило из-за Шефа, Вирджи и «Фермы Ки». Но воображение Фенна все еще бурлит. Близнецы! вдруг произносит он – а-пропо чего? И мгновенье спустя: Нам надо остаться здесь, Сьюз: прямо на развилке; прямо в ступице.

Надо?

Может, не буквально. Он разворачивает ее к себе на ее диванчике. Мне бы хотелось, чтоб мы с тобой точно провели сейчас здесь пару дней, если ты на это согласишься, чтоб мы смогли начать со всем разбираться. Потом, я надеюсь, доберемся до о. Уай на лето и возьмемся за дело.

Она жмет плечами, улыбается.

Он продолжает, уже спокойнее. Сегодня был тот день, ради которого и затевался весь этот творческий отпуск.

Ну и просветление случилось у тебя возле того красно-черного буя.

Фенн клянется, что она поймет его, как только поймет он сам. Дело тут не в ответах и даже не в философской позиции, а просто в перспективе. В нашей перспективе, для нашей истории. Сьюзен заявляет, что все равно будет мило знать, едет ли она в Суортмор, или возвращается в Вашингтонский колледж, или в Феллз-Пойнт, или куда, если ей суждено выступать музой его барду, Верой его Владимиру[191].

Нет нет нет, возражает ее муж. Это не моя история о нас; это наша история обо всем этом, от Большого Баха до Черной Дыры.

Ты мне это потом объяснишь. Я в хлам.

Фенн объявляет: Мы это нам объясним. О, смотри: несомненно, Суортмор и Делавэр; Суортмор определенно. Твоя карьера важна; ты слишком прекрасный преподаватель, нельзя пускать такого псу под хвост; нам нужны деньги. Может, он попробует Делавэр, может, и нет; он может и дальше читать лекции; с этим разберемся. Мы должны мотаться с приливами и ветрами, принимать то, что приходит; то же должно приключаться и с нашей историей после того, как мы постарались изо всех сил, как пришлось бы Дрю и Лекси. Станем жить с разумной заботой о сердце Фенвика – до определенного рубежа; станем выполнять свою работу и наслаждаться радостями своими и друг дружкой, покуда можем. Миру же станем уделять свою лепту и надеяться на лучшее. Все так просто! Ничто на самом деле за глотку нас не держит. Чесси! Фенн видит, при чем тут Чесси! О господи, как же нам повезло!

«Поки» успокаивается. Небо все еще темно. Сью перемещает лицо Фенвику в плечо и говорит: Жить с провидцем будет странно.

Нет, не будет.

Ой ли.

Он сжимает ее, счастливо поглаживает. Эта его эйфория наверняка пройдет, а вот перспектива останется; в этом-то и есть ключ. Он задается вопросом, есть ли вообще что-нибудь на продажу тут, где можно купаться до октября. Самая правильная смесь[192]. Всё на своем месте!

Сьюзен просит, не подержит ли он ее в объятиях еще немного. Фенвик отвечает: О, Сьюзен, отпущу ли я тебя когда-нибудь. НАОА рассказывает, что до завтра нам светит дождь и местами грозовые ливни. Пусть дует, говорит Фенн: вообще никакой спешки. Немного погодя он проверит якоря и выудит