я училась играть когда-то дома. И всё же сейчас я была бы рада тем, домашним. Мошки гудели, колотились об лампу. Мной овладела внезапная неуверенность, и я глубоко вдохнула, опустив голову, чтобы Биркер не заметил. Я играла сотни сотен раз – но именно сейчас права на ошибку не было.

Я сделала первый ход – отправила вперёд одного из своих диннов, и Биркер улыбнулся.

– Осторожничаешь. Славно. – Он подвинул охотника, и сразу вслед за ним – ястреба на поле Души.

Игра началась, и будто по приказу ястреба тревога улеглась, отступила. Не было ничего, кроме полей и фигур, странных, тревожащих серых глаз Биркера Химмельна, его длинных паучьих пальцев, белой молнией падавших то на одну, то на другую фигуру.

Мы играли по полным правилам, без ограничения времени хода, и чем дальше, тем больше времени занимал каждый следующий ход. Пока силы казались равными – но я видела бреши в защите противника и верила, что могу победить.

Но тянулись минуты, часы, и армия Биркера начала медленно, но неотвратимо теснить мою. Всё ещё могло перемениться, но баланс сил сдвинулся – и мы оба это понимали.

Биркер позвонил в колокольчик, и из полумрака парка явился безмолвный высокий слуга. Биркер махнул ему, и тот также молча скрылся. Я вспомнила о страже, привёдшем меня сюда, – интересно, он так и стоит под деревом, прямо и безмолвно, как ледяная статуя?

– Им запрещено разговаривать? – спросила я. По спине стекала струйка пота; динн, владетельница и охотник на доске собрались в неправильное, ломанное созвездие, и я никак не могла расправить его, сделать верным. Мне хотелось отвлечься, чтобы передохнуть – и отвлечь Биркера, который ни на миг не отрывал от полей цепкого взгляда.

– Я не любитель пустой болтовни. Мой образ жизни к ней не располагает.

– Разве мы не сами выбираем свой образ жизни? – спросила я и осеклась. Биркер улыбнулся:

– Понимаю. Я мог бы, конечно, быть в гуще событий, несмотря на мой недуг. Украшать каталку цветами к очередному балу – было бы очаровательно, не так ли? Нет, Сорта. Моё уединение – это и в самом деле мой выбор. И неспроста. Уединение – единственный способ сохранить рассудок по-настоящему ясным.

– «Люди – единственный мост, пройдя по которому, можно узнать себя самого», – процитировала я вычитанное в одной из книг из Стромова шкафа, и Биркер одобрительно кивнул.

– Лаколли говорил дело. Но день жизни во дворце стоит месяца за его стенами. Чтобы ходить по этому твоему мосту, проводить много времени с людьми необязательно. Достаточно наблюдать.

– Откуда ты знаешь, каково жить за стенами дворца?

– Я ведь сказал: наблюдаю. Вот сейчас, например, за тобой. Я вижу, что ты устала и растеряна. Что ты пытаешься отвлечь меня разговором, чтобы выиграть время на отдых. Это ни к чему: у нас впереди вся ночь, весь день… Столько времени, сколько понадобится. Если захочешь отдохнуть – только скажи.

– Я уже отдохнула.

Вернулся в беседку слуга с подносам в руках, поставил между нами новый чайник и чашки, блюдо с нарезанными фруктами и печеньем и удалился. Мы подкрепились, и игра продолжилась.

Теперь я играла осторожнее. Проницательность Биркера задела меня, но я заставила себя выбросить из головы и это, и Строма, и Горре, и наше с Биркером пари, значимость партии – всё, кроме желания победить, кроме общего молчания, напряжённого и гипнотического, как кружение мошек вокруг лампы.

За пределами беседки становилось как будто светлее; сероватые отблески зарождающегося дня опускались на парк, а наша партия всё продолжалась. Слуга принёс очередной чайник и забрал опустевший. Сна у меня не было ни в одном глазу, и всё же я начинала с тревогой думать об эликсирах, ждущих меня в Гнезде. От одного пропуска ничего не случится, и всё же в этом вопросе я стремилась соблюдать точность. Кроме того, я начинала чувствовать, что как будто увядаю, слабею без них – обычно в это время я должна была крепко спать.

Я представила, как эликсиры бурлят в жилах, пробуждая кровь, и моргнула – на миг фигуры на доске расплылись, но почти сразу вновь обрели чёткость.

Биркер тоже устал – под серыми глазами пролегли глубокие тени, черты лица как будто заострились, и правая рука над пледом дрожала мелкой дрожью.

– Ты устал, – заметила я, заставляя своё сердце биться ровнее, возвращая щекам румянец – пусть увидит, что я могу играть ещё долго.

– Добрая девушка из Ильмора, – отозвался тот. – За меня не переживай.

А потом он вдруг допустил ошибку.

Вначале я не поверила глазам. Думала, он вот-вот сошлётся на усталость, заберёт фигуру назад, но он молчал, ожидая моего хода.

Его собственный, поставивший под удар разом и его владетельницу, и последнего остававшегося на полях ястреба – а значит, и охотника вместе с ним – никак не вязался с игрой, которую он демонстрировал до сих пор. Добрых десять минут я высчитывала всевозможные комбинации, пытаясь найти ловушку, которую он для меня наверняка расставил… ловушки не было.

Биркер Химмельн допустил ошибку – он, должно быть, устал сильнее, чем казалось. Его человеческие возможности не шли в сравнение со способностями препаратора – кроме того, он был нездоров.

Не будь эта партия тем, чем она была для меня, я бы, должно быть, указала ему на ошибку. Предложила бы продолжить после перерыва или, по крайней мере, переиграть ход – потому что игрок его уровня явно не допустил бы такой оплошности, если бы не усталость. Честь игрока велела мне это.

Но на кону была жизнь Строма, и я промолчала. Вместо этого я взялась за свою владетельницу и направила её по пути, который уже через несколько ходов должен был привести Биркера Химмельна к поражению – а моего ястреба к свободе.

Мы склонились над столом, и воздух, казалось, зазвенел между нами, приобретя ту особенную прозрачную ясность, которая опускается на мир только после тяжёлой бессонной ночи.

– Я беру твоего владетеля. Я победила.

Биркер улыбнулся. Он вовсе не выглядел опечаленным моей победой.

– Что ж, Сорта. Ты меня не разочаровала. И, как я и говорил, я многое получил от нашей игры. Благодарю – она хорошо развлекла меня. Не будь неё, эта ночь была бы длинной.

Впервые я заметила крупные капли пота, выступившие на его лбу, конвульсивные движения левой руки, похожей на умирающую рыбу, время от времени сводимой долгой судорогой.

– Тебе больно.

– Со мной такое случается, – отозвался он непринуждённо. – Нечасто, по счастью. Обычные снадобья этой боли нипочём, а лекарства из даров