– Свет истины часто сияет нам ярче всего в самый страшный миг, – добавил служитель.

– Я и вправду чувствую себя так, словно прозрел, – тихо, проникновенно произнёс Биркер. – Если моей душе и вправду суждено покинуть тело в день великой радости для моей сестры… пожалуйста, напишите отцу о том, что я…

– Конечно, – поспешно сказала Корадела. – Об этом ты можешь не волноваться. Но… все служители? Протокол…

– Воля умирающего священна, – произнёс сурово Харстед, и Корадела осеклась. – Мы все сопроводим тебя, Биркер Химмельн. Будь частью радости своей сестры… и если страшный час настигнет тебя, все мы будет рядом, чтобы проводить тебя в последний путь. Ты не один. Душа и Мир Кьертании – с тобой. Они всегда были и будут с тобой.

Омилия спрятала взгляд, боясь, что мать заметит новый блеск в её глазах.

Сработало.

Длинная процессия – она сама, опирающаяся на руку Дерека, Биркер в кресле, которое катил слуга, Корадела, служитель Харстед – а вслед за ним и остальные служители.

– Столь печальный повод, – сказал один из служителей, помоложе, учтиво кивая Омилии, – но не тревожьтесь, юная наследница Химмельн. Все главные служители Мира и Души на вашей помолвке… уверен, это добрый знак.

– О да, – с чувством отозвалась Омилия, крепче цепляясь за локоть Дерека. – Не сомневаюсь.

Когда-то, давным-давно, – тогда она ещё была вхожа в кабинет владетеля – отец сказал ей, что человек творит добрые знаки своими руками.

Тогда она не поняла, что он имел в виду.

Омилия поймала себя на том, что нервно улыбается, и нахмурилась – мрачное лицо больше подходило случаю, а изображать невозмутимость у неё не осталось сил.

Кажется, вечность прошла, пока они тащились через парк к площадке, где уже были закончены последние приготовления. Высокие арки из дерева и кости, увитые синими лентами, розами, остролистом, столики, уставленные винами, сниссом, закуской, слуги, снующие туда-сюда, мерцание свечей и валового света…

Красиво, но скромно – куда скромнее, чем обычно на дворцовых празднествах, скромнее, чем прилично случаю.

Корадела спешила. Договор состоится сегодня же, и уже вскоре – может быть, завтра сыграют свадьбу. Мать должна будет действовать быстро, чтобы отец не успел помешать её плану. Строжайшая секретность – миф, особенно когда речь идёт о дворце. Надеяться на то, что никто не доложит владетелю о готовящемся браке, глупо. А Корадела не глупа – именно поэтому появление непредусмотренных протоколом служителей её не слишком напугало.

Мать наверняка понимала, что кто-то из шпионов владетеля уже на пути в Парящий порт с вестью о готовящейся свадьбе. Служители – даже если кто-то из них и отнесётся к помолвке неодобрительно – ничего здесь особенно не меняли.

И без их вмешательства ничто не помешает отцовским шпионам доставить ему весть так скоро, как возможно… Разве что мать уже отправила кого-то из своих людей вслед. Омилия поёжилась. Очень может быть, что именно так Корадела и поступила.

Не об этом сейчас ей стоило думать.

– Вы волнуетесь? – шепнул Дерек, и волна его жаркого дыхания обдала её ухо. От него пахло свежестью. Он, должно быть, долго полоскал рот мятой, прежде чем прийти к ней, и почему-то это показалось Омилии отвратительным.

Она вспомнила запах Унельма – запах кожи и пыли, ветра и новенькой колоды карт.

– Просто умираю от волнения.

– Я тоже, – радостно затараторил он, и, не вслушиваясь в продолжение, Омилия тихо вздохнула – и поймала взгляд Биркера, который усмехался со своего кресла, глядя на неё. Она грозно нахмурилась – кто-то мог увидеть, – и брат тут же уронил подбородок на грудь с видом величайшего изнеможения.

Вслед за матерью и Биркером, подобрав синие юбки, Омилия поднялась на небольшой помост, где ждали своего часа символическая земля в золочёном горшке, острый нож с рукоятью, инкрустированной сапфирами. Ещё одно грубейшее нарушение традиций – мать отдавала дочь будущему супругу, умастив её лоб собственной кровью, только если отца не было в живых или очень веские причины мешали ему присутствовать на обряде.

Впрочем, возможно, служитель Харстед согласился с тем, что причины достаточно веские.

Ещё бы. Если Корадела лишится влияния при дворе – кто знает, что будет с ним самим? Отцу, в отличие от матери, идея возвращения прежнего влияния храмовым служителям была не слишком близка… а должность главного служителя – не пожизненная.

Перед помостом собрались динны из доверенных лиц матери, законники, готовые засвидетельствовать свершившуюся сделку, члены семьи Раллеми – и служители, сгрудившиеся у кресла Биркера.

Никаких газетчиков – в обычных обстоятельствах Корадела приказала бы явиться им всем, но это явно откладывалось до свадьбы.

Служитель Харстед привёл на помост отца Дерека – плотного, даже тучного мужчину с крохотными кабаньими глазками. Видимо, Дерек пошёл в мать – невысокую улыбчивую женщину с открытым, приятным лицом. А может, в возрасте отца вот так же раздастся в ширь.

Служитель Харстед откашлялся.

– Приветствую всех от лица Мира и Души… Мы собрались здесь, чтобы…

Омилия крепко сжала в кулак левую руку, чувствуя, как немеет правая, прижатая к боку неугомонным Раллеми.

Жаль, что открытка Ульма сгорела – сейчас хорошо было бы коснуться её на удачу, почувствовать слегка выпуклые строки под пальцами. Гладя их в первый раз, Омилия закрыла глаза и представила себе, что обречена жить в вечном мраке. Она несколько минут обходила букву пальцами, представляя себе, что обречена узнавать их вот так, на ощупь, затверживая очертания каждой наизусть…

Над головой – белая лента на ярко-синем фоне. Летит паритель – не к месту она вспомнила предложение Унельма, его сбивчивые, безумные слова. Если бы он не предал её доверие – могла бы она согласиться?

– …высокая честь – и высочайшая ответственность.

Дело в том, что он и вправду так сильно обидел её? Почему-то, стоя сейчас под руку с Раллеми, гадая, удастся ли ей – всего через пару минут – воплотить в жизнь собственный, от начала до конца, план спасения – Омилия больше не чувствовала ни малейшей обиды.

– …союз двух знатных домов – и двух любящих сердец.

Может быть, сердце её оказалось недостаточно любящим? Она ни разу, даже в мыслях, не решилась поразмыслить над тем, любит ли его.

Омилия вздрогнула, и Дерек наклонился к ней.

– Вам нехорошо?

– Ах, Мир и Душа, – с досадой буркнула она. – Вы не могли бы помолчать, пожалуйста, хотя бы минуту?..

Он густо покраснел, и Омилия поймала ледяной взгляд матери, продолжавшей широко улыбаться и, казалось, ловить каждое слово Харстеда.

Служитель кивнул отцу Раллеми, и тот выступил вперёд, лучась самодовольством.