Послушал политик, книжечку в сторону отложил и засмеялся.

— Сурьезный, видать, грит, вы человек, господин староста… Однако, с начальством об этом деле разговоры разговаривать я не намерен.

— Отчего?

— А оттого, грит, что не желаю я в одиночку уходить. Будет, грит, насиделся. И вам, грит, ни в чем помехой я не могу быть. Будьте вы спокойны и благонадежны!

Обсказал — и взялся за книжку, словно решено дело и отрезано.

Ладно… Посовещались мы промеж себя. А, ты вот как, ты добром уходить не хочешь? Хорошо.

Ну, конечно, в этот же день стали мы кота гонять. Дело это простое, плевое, а последствия от него бывают прямо замечательные. Погнали мы, значит, кота. Все честь-честью: сначала забился в одном углу каморы фраерок один будто вроде в падучей, задергало его, пена на морде потекла (мылом это достигается), потом глаза пучить стал, зубами заскрежетал. И, наконец, вскочил, закричал дико, перышко заготовленное схватил и побежал по каморе. Побежал прямо к очкастому. А тот, глядим, книжечку отложил, на нарах на кукорки сел, сгреб к себе чайник свой мелированный и кричит нам:

— Ребята, не балуйте! Зашибу парнишку — жалко будет!.. Бросьте, кричит, ребята, эту дурочку! Я, ведь стреляный!..

Ах, чорт! Повернул наш фраер от политика, для близиру побился, попрыгал. Не вышло, значит, наше представленье. Действительно, видать, бывал человек под обстрелом. Откачнулись мы в этот раз от него. Постой, думаем, доведем мы тебя до ручки, станет у тебя ногам к шее. Скараулили мы, когда уснул он, оглядели все его барахлишко. А потом к занятию своему приспособились, как каждую ночь.

Ну, утром встал он, помылся, повертел мешок свой, сумку, прищурил под очками глаз и смеется. И, будто на ветер, говорит весело:

— Какая это, господа, шпана мое имущество свидетельствовала? Первый раз вижу такую тюрьму, чтоб у нашего брата обыски устраивали!..

Пропустили мы эту конфетку молча. Да, что и скажешь? Верно, супротив обычая мы в его сумку лазили.

Ну, дальше. Вышли мы на прогулку. Суемся бестолково по двору, а он ходит себе мерно, словно марширует, топорщится, пыжится: емнастику делает. Помахал руками, отдохнул и этак незаметно, словно невзначай прицепился ко мне.

— Эх, говорит, видать вы человек умный, а глупости делаете!

— Как, говорю, так?

— А так. Разве мысленно, грит, этак неосторожно свежую землю на самый солнцепек высыпать?..

— Какую, говорю, землю?.. — А сам себе думаю: ах, язви тебя, унюхал, сволочь!

— Ну, говорит, что же мы в дурочку играть станем! Известно — какую землю. Я, ведь, не маленький…

Поглядел я на него: щупленький он, хлябкий, с одного тумака скопытиться может. Положил я ему руку на плечо и говорю:

— Браток, говорю, понятно мне, что вы, действительно, не слякоть какая, а настоящий арестант, хотя и политический. А потому, говорю, будет теперь промеж нас разговор другой…

— То-то! — говорит — и смеется, язви его!

Ну, после этого, конечно, музыка у нас заиграла иначе.

3

Так. Скребем мы под половицею, роемся, честь-честью. Но, между прочим, время идет, и замечаем мы, что выходит в нашей работе какая-то неустойка. Попервоначалу, как приступали мы к работе, отсчитали мы мерных моими шагами шешнадцатъ шагов от фундамента до палей. А тут просверлили мы траншею почитай шагов в семнадцать, а до палей не добрались. Что за чорт? — думаем. Какая причина? Ходим мы с Орловым и Гараськой хмурые, в размышлении. Ходим и головы ломаем над загадкой. А политический этак осторожненько на нас поглядывает и, видать, голос свой подать желает. Я к нему:

— Желаете, говорю, разговор с нами какой иметь, или что?

А он глазами зырк и ответствует:

— А я, грит, думал, что вы у меня кой о чем поспрошать желаете?

— О чем это?

— Да о том, грит, хотя бы, к примеру, что заблудились вы…

— Ка-ак!?.

— Очень просто, грит, — под землей вы, братцы, заблудились…

Ну, выругался я по привычке, подсел к нему.

— Отчего, спрашиваю, у вас такое мнение?

— Да оттого, отвечает, что этаким битюгам, как вы трое, уж давно пора бы пять-то сажен каких-нибудь прорыть, а у вас что-то застопорило. Значит, не в ту сторону вы поддались.

— Не может, говорю, быть!

— Нет, говорит, даже очень может. Потому вы без математики, а без математики, грит, в таком деле всегда промашка, просчет выйдет…

Хорошо. Послушал я политического, посоображал, с ребятами перекинулся словцом и опять к политическому.

— Вот что, говорю, низвините, имени-отчества не знаю…

— Пустое!.. — смеется: — Погодаев я…

— Ну, говорю, господин Погодаев, просю вас от своего и от товарищей моих имени, не можете ли вы эту самую математику нам устроить. Неужто, говорю, нам из-за нее, язвенской, всю фирму ломать?!

— Ладно, грит, — попробую…

Ну, вечером, когда стихло все, собрался он с нами под половицу, заполз в траншею, в подкоп, значит, вылез, отряхнулся.

— Завтра, грит, надобно мне снаружи поглядеть, расчет сделать, а потом видно будет.

Однем словом, принялся он, Погодаев, политический этот самый, за дело.

Действительно, на завтра на прогулке оглядел он окрестность двора, потом в каморе вынул из мешёчка тетрадочку, зачиркал в ней карандашом. Вообще — занялся делом серьезно. После обеда подзывает меня.

— Вот, грит, такая моя ризалюция: отсчитайте вы от переднего проходу десять шагов, а затем вот вам чертежик, по этому чертежику загинайтесь вы проулочком в подкопе, и на девятом шагу упретесь вы аккурат под пали. Такем образом, вы, грит, по невежеству своему почти одиннадцать шагов лишку дадите. Но, однако, этому не поможешь теперь, ну, да и то понять нужно, что с этакими шеями вы и не такое пространство подземное пройдете…

Хорошо… Конечно, сделали мы все так, как этот Погодаев нам обнаружил, и по прошествию незначительного времени дошли мы до палей и подрылись под них. А затем назначили мы ночку для окончательного результату, то-есть для побега.

И вот в тот самый вечер, когда прощаться нам выпадало с мать-сырои темницей, подсел я, по совету с Орловым и Гараськой, к политическому, к Погодаеву, и загнул ему предложение.

Вот, значится, говорю я, доказано теперь, господин Погодаев, что вы парень артельный, хотя и при очках и все такое. Короче говоря, желаете в побеге участвовать, то могите. С нашим удовольствием!

Усмехнулся он, за плечо меня тронул, головой мотнул.

— Спасибо, говорит, превеликое спасибо. Однако, воспользоваться не могу, ибо другие, товарищ, у меня планы.

— Что-ж, говорю, конечно, жалко, но, между прочим, вам, как говорится, с горы виднее!

И после этого разговору ушел я к своим.