Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Несмотря на эти напыщенные выражения, Троцкий прекрасно понимает, что российская армия неспособна сражаться. Принятие системы, при которой офицеры выбираются солдатами, привело к тому, что, как кто-то заметил, полковники стали кашеварами, а кашевары – полковниками. Дошло до того, что в некоторых военных госпиталях солдатские комитеты решают, кому из раненых делать операцию. Говорят, что на фронте один из полков продал немцам батарею и всех артиллерийских лошадей».
5 января
«Троцкий поднял еще один затруднительный вопрос, предложив назначить российского представителя в Лондон. Нам очень трудно согласиться на это, и в то же время, если мы откажемся, он может отплатить нам тем, что лишит союзные посольства дипломатического иммунитета. Я указал министерству иностранных дел, что мы должны сделать выбор и либо прийти к какому-либо соглашению с большевиками, либо прекратить отношения с ними. Полный разрыв даст немцам в России свободу действий, а мы тем самым лишим наши капиталовложения той защиты, которую может им дать посольство. Поэтому, на мой взгляд, мы можем прибегнуть к этому лишь как к последнему средству.
Троцкий, который уезжает в Брест-Литовск для возобновления мирных переговоров, теперь обвиняет нас в том, что мы намерены заключить мир sur le dos de la Russie (за счет России – фр.). Вчера, в разговоре с одним моим другом, он сказал, что из последней речи мистера Ллойд Джорджа ясно, что союзники хотели бы, чтобы Германия заключила мир „с аннексиями“ с Россией в надежде, что, отхватив большой кус на востоке, она будет более расположена к уступкам на западе. Отсюда следует, что он готов пойти на попятный и принять германские условия. Понять его истинные намерения весьма непросто. Даже если он действительно получает деньги от немцев, их платным агентом он не является. Но если бы он им и был, он не мог бы служить немцам лучше. И он, и Ленин мечтают свергнуть так называемые империалистические правительства, но их главный удар направлен не против Германии, а против Великобритании. Ситуация представляется совершенно безнадежной, поскольку большевики монополизировали всю энергию и организаторские способности нации. Даже если социалисты-революционеры сформируют правительство с большинством в Учредительном собрании, у них нет сил, чтобы оказать сопротивление большевикам или немцам».
6 января
«Наш последний день в Петрограде! Несмотря на все, что мы пережили, нам грустно думать об этом. Почему Россия оказывает на всех, кто ее знает, столь неизъяснимое мистическое воздействие, что даже сейчас, когда ее заблудшие дети превратили свою столицу в сущий ад, нам жалко отсюда уезжать. Я не могу найти этому причину, но нам действительно жаль. Сегодня днем я нанес горестный прощальный визит моему другу – великому князю Николаю Михайловичу. Хотя он смотрит в будущее с присущим ему мужеством и, как всегда, мил и остроумен, у него, я думаю, есть предчувствие, что рано или поздно его судьба будет решена. И мы оба, несомненно, понимали, что нам не суждено больше встретиться. Когда я с ним прощался, он обнял меня и по старому русскому обычаю поцеловал в лоб и обе щеки. (Великий князь Николай Михайлович, его два брата и великий князь Павел Александрович были расстреляны большевиками.) Вернувшись в посольство, я написал прощальную записку своим сотрудникам. Я от всего сердца благодарил их за услуги, которые они оказывали мне в течение всех этих напряженных лет войны и революции, и говорил, как высоко я ценю их дружескую поддержку и проявления личной привязанности. Я только что получил очаровательный ответ, написанный Линдли от лица всех сотрудников, который очень меня растрогал. Сегодня вечером мы ужинаем у Бенджи Брюса, которому как главе канцелярии пришлось нести всю нагрузку сегодняшнего дня. Все это время он был моим ближайшим помощником, всегда старавшимся, насколько возможно, облегчить мою работу, верным и преданным другом, к которому я испытываю искреннюю привязанность».
Отъезд из посольства ранним зимним утром не способствовал повышению настроения. Электрического освещения не было, и свечи, расставленные тут и там на лестнице и в коридорах, только подчеркивали темноту. Автомобиль, медленно двигавшийся по глубокому снегу, довез нас до Финляндского вокзала. Когда мы проходили мимо угрюмых красногвардейцев, стоявших на страже, они смотрели на нас с такой злобой, что я усомнился в том, что наша поездка закончится благополучно. Троцкий не чинил препятствий моему отъезду и, как это принято, предоставил мне освобождение от таможенного досмотра. Однако он отказался, в виде любезности, распространить эту привилегию на генерала Нокса, адмирала Стенли и еще пять других офицеров, которые ехали с нами, если я не дам ему гарантии, что такие же удобства будут предоставлены военным атташе или офицерам, которых он, возможно, захочет послать в Англию. Я сказал ему, что не могу этого сделать. Наши офицеры, напомнил я ему, возвращаются домой после того, как прослужили несколько лет в России, а у него нет русских офицеров в Англии, которые желали бы возвратиться на родину, поэтому вопрос о взаимности не стоит. Комиссариат иностранных дел также отказался что-либо предпринять, чтобы зарезервировать за нами специальные места в поезде, но, поскольку мы покорили сердце начальника вокзала, презентовав ему две бутылки старого бренди, нам удалось получить спальный вагон целиком в наше полное распоряжение. Несмотря на ранний час и сильный мороз, большинство моих коллег, а также сотрудники посольства и несколько друзей из британской колонии пришли на вокзал, чтобы проводить нас и пожелать нам счастливого пути.
В целом это было весьма комфортабельное путешествие. Мы захватили с собой еду и вино и устраивали у себя в вагоне веселые пиршества. Первый день прошел без всяких происшествий, но посреди ночи мы были разбужены полусотней вооруженных солдат, которые потребовали наши паспорта. Изучив их и убедившись, что они в порядке, они оставили нас в покое, и мы снова уснули. Следующий день, 8 января, был довольно утомительным, поскольку, чем дальше мы продвигались на север, тем глубже становился снег, и тем медленнее мы ехали. По расписанию мы должны были прибыть в Торнио, на финской стороне границы, в полдень, но, когда мы в конце дня прибыли в Улеаборг,[101] нас встретил британский консул в Торнио, который сказал, что на шведский поезд мы уже не успеем. Поэтому он договорился, чтобы нас оставили на ночь в нашем вагоне и чтобы паровоз маневрировал всю ночь, возя нас туда и обратно и сохраняя, таким образом, в вагоне тепло.
Нам пришлось долго прождать на вокзале в Торнио, где таможенники всячески препятствовали прохождению нашего багажа. Поскольку нас предупреждали, чтобы мы брали с собой как можно меньше вещей, мы взяли только шесть или семь наших лучших картин, а также несколько ценных вещей из столового серебра, оставив большую часть одежды и другого имущества в посольстве. Затем, благодаря целенаправленной раздаче рублей, эти трудности были преодолены, и мы около двадцати минут ехали в открытых санях через замерзшую реку к гостинице на шведской стороне границы, в Хапаранде. В то утро я проснулся с больным горлом и уже опасался, что мне не избежать инфлюэнцы, но то ли сильный мороз (было 80 градусов по Фаренгейту) убил все микробы, то ли сказалось облегчение от сознания, что мы благополучно добрались до цивилизованной страны, но я с удовольствием позавтракал и снова был здоров и бодр.
