«Я получил ноту Троцкого с требованием освободить двух русских – Чичерина и Петрова, которых задержали в Англии за антивоенную пропаганду, которую они, по всей видимости, вели среди наших рабочих. Российская демократия не потерпит, говорилось в ноте, чтобы двое ни в чем не повинных наших сограждан содержались в заключении, а британские подданные, ведущие активную контрреволюционную пропаганду, оставались безнаказанными».

«Боюсь, что Троцкий очень зол на меня за то, что я не ответил на его ноту. Когда я послал консула Вудхауса получить необходимые разрешения, чтобы часть наших подданных могла вернуться на родину, Троцкий заявил, что ни одному из британских подданных не будет позволено выехать из России, пока вопрос о двух задержанных русских не будет решен удовлетворительно. Он добавил, что Чичерин его личный друг и он особенно озабочен его освобождением, поскольку собирается назначить его дипломатическим представителем в одну из союзных держав. Если наше правительство откажется его освободить, он угрожает арестовать некоторых британских подданных, которых знает как контрреволюционеров.

В тот же вечер около половины десятого ко мне зашел французский военный представитель генерал Ниссель. По его словам, Троцкий заявил одному французскому офицеру-социалисту, поддерживающему тесный контакт с большевиками, что испытывает ко мне особую неприязнь. И причина тому – не только то, что я настраиваю против него свое правительство, но также и то, что с момента свержения последнего правительства я поддерживаю постоянный контакт с Калединым и Комитетом общественного спасения и снабжаю последний средствами. Поэтому он намеревался арестовать меня, а если это приведет к разрыву отношений между нашими двумя правительствами, он задержит определенное количество британских подданных в качестве заложников. Генерал Ниссель считал, что Троцкий не решится арестовывать меня в посольстве, но, поскольку он знает, что я имею привычку каждый день выходить на прогулку, он может арестовать меня на улице. Чтобы ободрить меня, генерал добавил, что, по его сведениям, самые удобные камеры в крепости расположены между номером 30 и 36 и, если случится самое худшее, мне следует иметь это в виду.

Я не воспринял угрозы Троцкого чересчур серьезно и, как обычно, продолжал свои прогулки без всяких неприятных последствий. Только однажды, когда я поворачивал в переулок с набережной, я попал почти в самую гущу сражения, которое происходило на другом конце улицы. К счастью, меня вовремя остановила знакомая – княгиня Мария Трубецкая, которая в это время проходила мимо. Она уверила меня, что спасла мою жизнь, и пожелала непременно проводить меня до посольства, поскольку, как она сказала, никто не осмелится напасть на меня, если я буду с дамой».

«Наше положение становится очень трудным, поскольку, хотя наше правительство не может уступить угрозам, нашим подданным, которые приехали сюда из провинции, на пути домой приходится нести расходы, связанные с долгим пребыванием здесь. Более того, я вовсе не хочу, чтобы Троцкий арестовал членов нашего бюро пропаганды. В конце концов, в аргументации Троцкого есть определенный смысл: если мы считаем себя вправе арестовывать русских за антивоенную пропаганду в стране, настроенной на продолжение войны, то у него есть равное право арестовывать британских подданных, проводящих военную пропаганду в стране, желающей мира. Более того, в его власти запретить въезд и выезд наших курьеров и даже не дать нам покинуть страну, если нас отзовут. Нуланс слышал от французского консула в Гельсингфорсе, что существует план арестовать нас, когда мы будем проезжать через Финляндию по пути домой. Наш консул в этом городе также получил сведения от одного финского банкира, что в город недавно прибыл германский агент – специалист по бомбам, которому, среди прочего, было поручено взорвать наш поезд во время его проезда по Финляндии.

Чтобы покончить с неопределенностью относительно нашей позиции, я объяснил в коммюнике для прессы, что мы не можем признать нынешнее правительство и что я получил указания воздерживаться от каких-либо шагов, подразумевающих такое признание. Я подчеркнул, что нота Троцкого с предложением всеобщего перемирия была доставлена в посольство через девятнадцать часов после того, как генерал Духонин получил приказ начать переговоры с врагом. Таким образом, союзники были поставлены перед свершившимся фактом и их мнением по данному вопросу никто не поинтересовался. Хотя я передал по телеграфу в министерство иностранных дел содержание всех нот, направленных мне Троцким, я не мог отвечать на ноты правительства, которое мое собственное правительство не признало. Более того, правительство, которое, как и мое собственное, получает власть непосредственно от народа, не может принимать решение по таким важным вопросам, не убедившись сначала, что это решение получит одобрение и поддержку всего населения».

«Троцкий опубликовал ответ, смысл которого сводился к тому, что союзные правительства были поставлены в известность о его намерении предложить всеобщее перемирие, – об этом говорилось в воззвании, с которым Совет обратился к демократиям всего мира 8 ноября. И если его нота была доставлена в посольство с опозданием, то это целиком и полностью обусловлено второстепенными причинами технического характера. Я слышал, что Совет с неодобрением отнесся к недавним выпадам Троцкого по отношению ко мне».

«Мнения относительно силы большевиков так разделились, что очень трудно делать прогнозы на будущее. В то время как пессимисты предрекают кровопролитие, оптимисты уверяют, что их правление подходит к концу, что они не посмеют распустить Учредительное собрание в случае, если оно выступит против них, и, если мы продержимся до тех пор, пока не соберется Учредительное собрание, ситуация изменится в нашу пользу. Однако я весьма в этом сомневаюсь. Поскольку в провинции было избрано большое количество большевиков и они представляют единственную партию, обладающую реальной силой, вероятнее всего, они будут оставаться у власти еще некоторое время. В течение последних нескольких дней с их стороны заметны некоторые признаки того, что они стремятся к улучшению взаимоотношений с союзниками, и определенные рекомендации относительно условий перемирия, переданные сербским посланником Троцкому в частной беседе, были хорошо приняты последним.

Вчера я послал переводчика посольства капитана Смита к Троцкому, чтобы узнать, можно ли договориться с ним относительно британских подданных, которые хотят покинуть Россию. Я поручил ему объяснить, что, хотя я не могу рекомендовать британскому правительству уступить перед угрозами, я бы посоветовал ему пересмотреть вопрос о двух задержанных российских гражданах, если он, со своей стороны, отменит приказ, запрещающий отъезд наших подданных. Троцкий ответил, что у него не было намерения прибегать к угрозам в адресованной мне ноте и я должен учесть его незнание дипломатического языка. Он только хотел показать, что к русским в Англии должны относиться так же, как относятся к англичанам в России. Он издал этот приказ лишь спустя четыре дня после того, как не получил никакого ответа на свою ноту, и после того, как прочел в прессе, что я отказался передавать его ноту своему правительству (опубликованное в прессе сообщение указанного содержания было ложью). Он также счел нужным предупредить меня, что знает о моих контактах с агентами Каледина, хотя не станет упоминать их имен. Он не может, добавил Троцкий, поступить, как я ему советую, и сделать первый шаг, но разрешит британским подданным уехать сразу же после того, как я опубликую в петроградской печати заявление о том, что британское правительство согласно пересмотреть дела всех задержанных русских, и тем из них, кто не совершил никаких преступлений, будет позволено вернуться на родину. Он добавил, что вполне понимает трудности моего положения. Насколько ему известно, я состоял в близких отношениях со многими членами императорской фамилии, но после революции я получал плохие советы и ложные сведения, особенно со стороны Керенского. Я полагаю, он указывал на то, что я недооценил силу большевистского движения – и в этом он был прав. Керенский, Терещенко и некоторые другие министры вводили меня в заблуждение по этому вопросу и постоянно заверяли меня, что правительство сможет подавить большевиков.