Он глянул на Роуна.

– Неужто все он нарубил?

– Я тоже рубил, – сказал я.

– Мать его покормила?

– Она дала ему сэндвич и стакан молока.

Мы вошли в дом. Мать как раз дочистила картошку и ставила ее на плиту. Готовила она на дровяной плите.

– Черт! – сказал отец. – Наверное, надо предложить ему остаться на ужин.

– Я поставлю еще тарелку.

– Пойди скажи ему, Тим. И забери у него наконец топор.

Поэтому я пошел и сказал, как велено, и встал поближе, чтобы помешать ему рубить дальше. Роун прислонился к поленнице. Глаза у него были такие, что мне вспомнилось суровое зимнее небо.

– Меня зовут Роун, – сказал он.

– А я Тим. Я учусь в школе. В шестом классе.

– А…

Волосы у него – насколько я мог видеть те, что выбивались из-под шапки, – были русыми. Их не мешало бы постричь.

– Можно мне помыть руки? – Он говорил медленно, словно отмеряя каждое слово.

Я показал, где у нас кран во дворе. Он вымыл лицо и руки, потом снял шапку и причесал волосы расческой, которую выудил из кармана рубашки. Следовало бы еще и побриться, но тут уж он ничего не мог поделать.

Снова надев пиджак, он затолкал в карман шапку. Я заметил, что он смотрит куда-то мне за спину.

– Это твоя сестра?

Посреди дороги остановился новенький «Форд-А», из него вышла Джулия и теперь шла через двор. Взревев мотором, автомобиль умчался прочь. Джулия дружила с Эми Уилкенс и после школы частенько заходила к Эми, и иногда отец Эми подвозил ее домой. Он работал на почте. Мы всегда считали Уилкенсов богатыми. В сравнении с нами они и были богатыми.

– Как вы узнали, что она моя сестра? – спросил я у Роуна.

– Вы похожи.

Проходя мимо, Джулия окинула Роуна долгим взглядом. Его присутствие ничуть ее не встревожило, поскольку она привыкла к бродягам, но ей было всего девять, и она была очень худой, поэтому я разозлился, когда Роун сказал, что мы похожи, – я-то ведь считал ее невзрачной соплячкой. И мне было уже одиннадцать.

Когда она вошла в дом, мы с Роуном сели на ступеньки заднего крыльца. Вскоре мать позвала нас ужинать.

Роун ел не как бродяга. Наверное, сэндвич, который он проглотил, и молоко немного приглушили его голод, и теперь он ел без всякой спешки. На ужин у нас были котлеты, и под конец жарки мама долила воды, чтобы разбавить мясной сок и получившимся соусом полить картошку. Роун то и дело посматривал на маму. Я не понимал почему. Мне она казалась красавицей, но я считал, что это потому, что она моя мать. Темные волосы она стягивала в узел. Зимой кожа у нее была молочно-белой, но с весной, когда она возилась в огороде, на щеках появлялся румянец, а летом ее кожа превращалась в чистое золото.

Роун еще до ужина представился ей и моему отцу.

– Вы из каких краев? – спросил отец.

После минутной заминки Роун ответил:

– Я жил неподалеку от Омахи.

– У вас в Небраске тоже несладко?

– Вроде того.

– Наверное, всюду так.

– Передай, пожалуйста, соль, – сказала Джулия.

Мать протянула ей солонку.

– Хотите еще картофеля, мистер Роун?

– Нет, спасибо, мэм.

Джулия задумчиво его рассматривала.

– Вы по железке едете?

Он как будто не понял, о чем она говорит.

– Она хотела сказать: вы ездите под товарными вагонами, чтобы железнодорожная полиция не поймала? – объяснил я.

– А-а… Да, ехал.

– Ты же знаешь, что это не твое дело, Джулия, – сказала мама.

– Я просто спросила.

На десерт мама испекла пирог с кокосовым кремом. Когда мы съели котлеты с картофелем, она положила каждому по большому куску. Роун попробовал и поднял на нее взгляд.

– Можно задать вам вопрос, мэм?

– Конечно.

– Вы испекли этот пирог в дровяной печи?

Печь он увидел, когда мы проходили через кухню.

– Наверное, да, – сказала мама, – раз уж это единственная печь, какая у меня есть.

– На мой взгляд, – сказал Роун, – главная беда человечества в том, что люди ищут чудеса где-то далеко, а чудес, что творятся прямо у них под носом, не замечают.

Кто бы ожидал таких слов от бродяги? Наверное, все мы воззрились на него с недоумением. Потом мама улыбнулась.

– Спасибо, мистер Роун. Это самый милый комплимент, какой мне когда-либо говорили.

Ужинать мы закончили молча. Доев, Роун посмотрел сначала на мать, потом на отца.

– Я никогда не забуду вашу доброту. – Отодвинув стул, он поднялся. – А теперь я с вашего позволения удалюсь.

Мы промолчали. Думаю, мы просто не знали, что на это ответить. Мы сидели и слушали, как он идет через кухню, как открылась и закрылась входная дверь. Потом мама сказала:

– Наверное, бродяжничество у них в крови.

– Похоже на то, – отозвался отец.

– Ну что ж, рада, что в тебе этого нет. – Мама посмотрела на нас с Джулией. – Поможешь мне с посудой, Джулия. А тебе, Тим, полагаю, надо делать уроки.

– Нам мало задали.

– Чем скорее возьмешься, тем скорее закончишь.

Я мешкал за столом. И Джулия тоже. Мы всегда старались быть в курсе происходящего. Я услышал гул товарного поезда. Прислушался, выжидая, когда он замедлит ход, но нет – дом чуть содрогнулся, когда товарняк пронесся мимо. Возможно, следующий подберет или оставит вагоны во Фейсберге, и Роун сможет на него пробраться.

– В понедельник на заводе снова начнут принимать виноград, Эмма, так что я вернусь на работу.

– Опять долгие смены.

– Я не против.

– Мистер Хендрикс сказал, в этом году я снова могу у него собирать. Он хочет начать на следующей неделе.

– Возможно, в этом году мы накопим достаточно, чтобы купить тебе газовую плиту.

– Нам много чего другого нужно, а детям надо покупать одежду.

Осенью у нас всегда было много денег, ведь отец работал на заводе, где производили виноградный сок, а мама – на сборе винограда. Отец работал на заводе и в сезон бутилирования, но в сезон бутилирования в работе случались большие перерывы, и в общей сложности получалось девяносто рабочих дней за десять месяцев. В основном мы перебивались за счет того, что он выручал за выращенные на ферме фасоль, кукурузу и помидоры. Ферма была маленькая, а земля слишком холмистая, но того, что отец выращивал на ровных участках, хватало, чтобы не умереть с голоду. А кроме того у нас были корова и куры.