снах, ни о моих сомнениях, ни о моих подозрениях, ни даже о том, что мои родители отдали все свои сбережения какому-то совершенно чужому человеку. Порой Доминик бывал просто удивительно милым, и мне даже начинало казаться, что все у нас будет очень хорошо и брак наш, вполне возможно, будет почти настоящим – или, по крайней мере, не менее настоящим, чем Эмили Джексон.

– Я слышал, что к осени в «Саннибэнк» будет преподавательское место, – как-то за завтраком сообщил мне Доминик. – Они, правда, даже объявления еще не давали, но ты вполне можешь получить это место раньше, чем объявление появится в газетах. Хелен – она у нас историю религии преподает – беременна и на полгода, начиная с октября, уходит в отпуск. – Заметив, что я несколько растерялась, Дом улыбнулся. – Я знаю, Бекс, что ты этот предмет никогда не преподавала, но, откровенно говоря, преподавать божий закон в школе способен любой. Кроме того, о тебе в «Саннибэнк» осталась прекрасная память, и это, разумеется, прибавит тебе шансов, если речь зайдет о чем-то постоянном. И тогда ты наконец сможешь уйти из этой гребаной «привилегированной» школы! Нет, ты послушай… – остановил он мою попытку что-то возразить. – Тебе ведь явно стало гораздо лучше, как только в «Короле Генрихе» закончился учебный год. Никаких ночных кошмаров, никакого хождения во сне, никакого разделения домашнего пространства на зоны, в которые нам с Эмили доступа нет. И у Эмили тоже все наладилось. Больше не слышно ни о мистере Смолфейсе, ни о Конраде.

Ну, вы же знаете, Рой, что я отлично умею притворяться. Я улыбнулась и сказала:

– Возможно, ты прав.

Доминик посмотрел на меня с явным облегчением.

– Вот и хорошо. Я позвоню заведующему кафедрой истории религии Стэну Кольеру – помнишь его? Хороший человек. Член нашей партии.

Я снова улыбнулась:

– Спасибо, Доминик.

– Рад услужить. Он ко мне прислушается. Мы к тому времени будем уже мистер и миссис Бакфаст. И потом, ты ему нравишься, Бекс. Правда, нравишься. Да и кому ты можешь не понравиться?

Я подумала немного над этими словами. А Доминику я нравлюсь? И если нравлюсь, то я сама или некая идея меня в качестве жены? Моя, так сказать, со вкусом сделанная упаковка? Я рассмеялась.

– Вряд ли ты сказал бы так, увидев, как на меня Эрик Скунс посматривает.

Он только плечами пожал:

– Ну, от него ты надежно защищена. Но будет еще лучше, если ты обретешь убежище в нормальной школе вроде «Саннибэнк» и не будешь больше пытаться получить постоянное место в таком гадючнике, как «Король Генрих».

– Возможно, ты прав, – снова сказала я.

– Вот и умница.

Вот и все, что нужно мужчинам, Рой. Ну, почти все. Каждый мужчина хочет, чтобы женщина улыбалась и говорила ему, что он прав. Это самый простой способ уверить его в том, что у него все под контролем; а между тем сама ты можешь делать все, что угодно, – брать все, что хочешь, – и он этого даже не заметит. Этот способ оказался действенным и с Джонни Харрингтоном, и с Домиником Бакфастом. Он, по-моему, вполне применим и к вам, Рой, хоть вы и пытаетесь бунтовать. Да, я знаю, что вы планируете в понедельник вернуться в «Сент-Освальдз» и сегодня утром позвонили доктору Стрейнджу, желая его предупредить, что замена вам больше не потребуется. Не каждый стал бы заранее об этом беспокоиться. Впрочем, вы всегда были таким корректным. Однако впереди у нас еще целый уик-энд. Целых два вечера, и, надеюсь, я успею рассказать свою историю до конца. На протяжении всего моего рассказа Эрик Скунс как бы выполнял функцию сказочных хлебных крошек, но под конец «крошки», разумеется, исчезнут. А что потом, Рой? Мне хотелось бы думать, что вы поступите так, как и я поступила ради сохранения status quo. В конце концов, что хорошего дало бы обнародование каких-то старых тайн спустя столько лет? Когда давно все закончилось? И как бы вы потом оправдали перед самим собой некий акт, который привел бы к концу «Сент-Освальдз»?

Но я опять забегаю вперед. К понедельнику вы, возможно, будете уже испытывать несколько иные чувства. А пока, пожалуйста, потерпите пару дней мое присутствие. Ведь нам с вами еще и на похоронах присутствовать предстоит.

Глава седьмая

15 августа 1989 года

Крематорий Пог-Хилл расположен в нескольких милях от Молбри. Современное здание, ничего особенно интересного – зал ожидания, Часовня и сад памяти. Именно в этом саду я и ждала начала церковной службы, сидя на деревянной скамье перед табличкой: Глория Грин. Ушедшая, но не забытая.

Катафалк прибыл в 10.14; его сопровождал черный «Форд Сьерра», из которого появились женщина лет семидесяти, вероятно мать Милки, молодой мужчина лет тридцати пяти, очень похожий на Милки, явно его брат, и с ним его жена и сын. Это был тот самый мальчик. Я его сразу узнала, хотя на нем даже школьной формы не было: тот самый мальчик с фотографии; тот самый мальчик из театра; тот самый мальчик, что сыграл роль Конрада.

За тем, как разворачивалось действо, я наблюдала со своей скамьи. Внесли гроб, за ним последовала траурная процессия – присутствовавших было не более двадцати человек, все одеты довольно дорого, куда дороже, чем, по моим представлениям, должна была бы одеваться семья школьного смотрителя. Когда все собрались в маленькой часовне, я перешла в зал ожидания и стала слушать. Церемония была проста: краткая речь священника в стиле: Кристофер был человеком, очень любившим жизнь…; несколько слов от брата Милки; псалом; слегка искаженная запись «Mr Blue Sky» в исполнении рок-группы ELO. А потом присутствовавшие потянулись наружу и стройными рядами направились прямиком в «Колокольный звон» – паб, весьма удачно расположенный на противоположной стороне улицы и с удовольствием кладущий в свой карман изрядную долю похоронных расходов.

В задней части паба имелся пивной садик. Я догадалась, что мальчика усадят именно там; день был теплый, хотя и пасмурный, а для бара этот парнишка был еще маловат. Я видела, как официанты разносят еду – это было угощение примерно того же типа, какое подавали в «Шанкерз Армз» на моем дне рождения: роллы с колбасой, сэндвичи, салат из шинкованной капусты, чай, пирожные с глазурью ядовито-неоновых оттенков. Я выждала, когда взрослые занялись едой и разговорами, потом прошла в садик и села за столик по соседству с тем мальчиком. Он сидел в полном одиночестве, и на тарелке перед ним высилась целая груда еды.

– Мне очень жаль, что с твоим дядей такое случилось, – негромко сказала я.

Услышав мой голос, мальчик вздрогнул, обернулся, и я заметила, как по его лицу промелькнуло выражение вины и тревоги.

– Я не очень-то хорошо его знала, – продолжала я, – но, может быть,