ученик в школе, в университете, а потом бац и я в тюрьме за инакомыслие. Даже толком не попрощался с мамой, видел её только через решётку в зале суда и всё. Дальше дорога на фронт и четыре месяца ада, когда я и думать забыл о доме. Не знаю зачем я тебе это рассказываю, но ты должна знать, что быть ярым приверженцем власти, также плохо как быть ярым оппозиционером, нельзя ударяться в идею так сильно, что теряется моральный облик. В университете я ненавидел бойцов и Свиды в целом, я считал всех тех, кто пошел на войну психами безмозглыми, стадом баранов, которых помани, и они пойдут, так отчасти и есть. Но когда ты уже сидишь в этой машине, а на той стороне точно такие же люди, понимаешь, что не все бойцы заслуживают ненависти, даже бойцы врагов – он замолчал, Анри боялась даже дышать, чтобы он не отвлёкся и не сменил тему, но он и не планировал.

– Нас привезли осенью, расселили по палаткам. Всё было чинно благородно. Первые две недели были инструктажи безопасности, в общем теория всякая. Я знал куда иду и понимал, что от того, как хорошо я буду знать теорию во многом будет зависеть моя жизнь, поэтому не пакостил там, был прям прилежный ученик. После тюрьмы это как санаторий был, ни тебе работы, ни тебе решёток. Пока нас не перевели в полноценную учебку. Гарыч, это его прозвище, как ты поняла. В общем Гарыч и его несколько дружков обучали нас пользоваться Свидами. Сначала на симуляторах два месяца. Там конфликтов не было. Все они были сама любезность, тогда я не знал почему, а всё оказалось проще простого. Начальники их все были в этой части вот они и не творили всякой дичи. Но потом нас перевели в другое отделение, километров за десять от учебки, где мы и сели уже за реальные машины. Пацаны были в восторге, первое ощущение невероятное, сложно конечно, но весело. Но уже тогда я понял как отношение резко поменялось.

Почему ты думаешь я на самокате? Так вот это решил так Гарыч, говорит мелкий ты для взрослых игрушек, сиди в этом. Ну я против не был, зачем мне конфликты с начальством, да и не разбирался я тогда во всей этой технике, для меня всё одно и тоже было. Но колкость я его запомнил. Для перехода на следующий этап подготовки нужно было сдавать нормативы по всему пройденному. До стрельбищ у нас ещё даже дело не дошло, а мы уже сдавали нормативы как правильно приседать в машине, как прыгать, бегать, кувыркаться всякое разное. Ну и у меня, как и многих других не с первого раза получалось это сдать. Но Гарыч решил оторваться именно на мне, не понравился я ему с самого начала.

Началось всё с обычных оскорблений. Мелочи, я не обращал внимания. Пусть глумится думал я. Но одними подколами не обошлось, к декабрю они окончательно озверели – Ник снова замолчал, достал очередную сигарету и закурил – я, кстати, раньше не курил. Ты что, я в такой семье вырос и у меня такое окружение было, мы все читали Канта не меньше. Курить я начал в учебке, были тому причины. В общем Гарыч не остановился на оскорблениях и стал каждый мой заваленный тест финалить оплеухами. Потом кто-то ему сказал, что по лицу бы лучше не бить и он так оскалился на своего напарника, что ночью приказал им меня выволочь на улицу, а поверь это был уже декабрь, так-то снег на дворе, а я в одних трусах и футболке. Никто даже не пикнул из ребят, когда меня вывели и даже когда кричал, молчали – Ник вздохнул, каждое слово давалось всё тяжелее и тяжелее. Анри молчала, пазл стал медленно собираться в её голове, кровавый пазл еще совсем короткой жизни обычного человека.

– Ладно, побили, может и за дело, я терпел – потом они дня четыре вроде не обращали на меня внимания, а на выходных напились и как думаешь, кто был первый в очереди на тумаки? Меня опять вытащили посреди ночи в одном белье, дотащили до их палатки и завели. Гарычев был пьяный до той кондиции, когда ещё не лежишь мордой в салате, но уже и не контролируешь себя. Начал мне что-то вещать за мою статью, мол всё он про меня знает и про семью мою убогую. Я молчал, думаю, что хорошо, что молчал, так бы может вообще убили. Но его, по-моему, и бесило мое молчание, и он кинулся на меня. Его уже не волновало останется ли мое лицо целым или нет, было ощущение, что он хочет стереть меня в порошок. Потом заставил меня подвесить и били по очереди в живот. К утру я отключился, так и провисел весь день на крюке.

В госпиталь, конечно, меня никто не отправлял, после всех их побоев приходилось лечиться самостоятельно. Другие ребята обходили меня стороной, боялись, что за помощь мне и им достанется. Я их понимаю и не виню, каждый там выживал по-своему.

Спустя пару недель прибыли новенькие. Один из них был слащавый до невозможности, такие лица обычно можно увидеть на обложках модных журналов, но щупленький, как и я. Он и предложил мне написать жалобу. Ох, как я об этом потом пожалел, неделю кровью блевал, думал умру прям здесь, не дойдя до полей, забавная ситуация, скажи? Но его я не сдал, он же хотел как лучше. Он мне старался помогать как мог, кормил, когда я есть не мог, прикрывал, если я косячил. А потом и его загребли. Впервые за всё время не меня утащили в это гадкую палатку. Вроде я должен был ликовать, но не мог, хороший был парень, добрый, да и сел за какую-то мелочь, мошенничество вроде, не помню, но точно не политический.

Утром я нашел его на прежнем месте. Лежал, молчал и не вставал, я пытался с ним поговорить, но он не отзывался. Так и пролежал весь день. Вообще с тех самых пор он не проронил больше ни слова. Был нем как рыба и на тренировках, и в палатке. У нас там души были общие, одна длинная линия и шланги из стены. Мылись мы по часам, и я мог видеть этого парнишку. Какого было моё удивление, когда я понял, что на нём нет ни единого синяка. Да его таскали в эту палатку раза