– Не шуметь! – приказал дневальный у тумбочки. – Самбиев спать будет!

Этих привилегий, или даже прихотей Самбиев добился с превеликим трудом.

С первого дня службы он понял, что служить рядовым срочной службы в двадцать пять лет среди восемнадцатилетних юнцов – дело непростое, а порой, даже нестерпимо жуткое. Не только сержанты, но даже офицеры – командиры взводов были младше него, и выполнять их приказания чеченец Самбиев не всегда считал достойным. Начались конфликты, открытое противостояние, аресты, карцер.

Тем не менее он четко держался своей линии с самого начала службы: ни к кому без надобности не приставал, но и себя в обиду не давал. В первый день службы он взял за шиворот щупленького казаха и потребовал подшить воротничок. Казах безропотно повиновался и уже начал водить иглой, как устыдившись, Арзо выхватил гимнастерку, извинился и стал сам шить. Так и пошло: все положенное исполнял сам и только убирать туалет посчитал зазорным. Сержанты из числа старослужащих решили проучить Самбиева, в одну из ночей договорились устроить непокорному кавказцу «темную». Однако ожидавший подвоха Самбиев нанес упреждающий выпад.

В ночь, когда дежурным по роте был самый здоровый и дерзкий сержант – хохол Горбатюк, Арзо встал после отбоя и поманил для разговора дежурного в тупиковые помещения казармы. Устные внушения рядового прока не возымели, и тогда Самбиев применил пару жесточайших приемов Лорсы, которые завершались удушающим захватом. После этого беседа продолжилась, но говорил только рядовой, делал короткие нравоучения и объяснял, во что они могут обойтись молодому сержанту.

Постепенно все, от рядового до командира взвода, стали делать вид, что Самбиев вне зоны их приказов, и только командир роты капитан Дыскин – гроза всей части внутренних войск города Ростова-на-Дону – неусыпно терроризировал Самбиева. Никто в роте от подъема до отбоя не имел права не только спать – даже сидеть на кроватях, но рядовой Самбиев с тупым упрямством и нахальством ослушивался этого приказа. В неделю раз или два Дыскин «ловил» непокорного чеченца и отправлял в карцер.

Как-то вернулся Арзо с очередного ареста и возился возле своей тумбочки. В это же время возвратился со службы его взвод. Служба заключалась в конвоировании заключенных из тюрьмы до суда, вокзала или зоны. По многовековой традиции конвоиры продавали заключенным всякую снедь, табак, спиртное. Обычно этим занимались отчаянные старослужащие солдаты и сержанты. И вот когда взвод сдает оружие в ружпак, в казарму врываются десять-двенадцать офицеров из особого отдела. Раздается команда «стройся!», «смирно!». Даже Дыскин вытянулся в струнку.

Издали Самбиев увидел, как Горбатюк засуетился, заметался, потом, вынужденно став в строй, пытался спрятать за спиной в штанах пресс денег. Арзо незаметно выхватил пачку, сунул в свой карман и только прошептал:

– Сколько?

– Пятьсот.

Особисты окружили строй, по одному стали шмонать солдат, в итоге Самбиева увели в штаб части. После недолгого допроса выяснилось, что Самбиев как молодой воин еще не ходил в конвой и поэтому в контакт с заключенными вступить не мог, а деньги привез из дому. Для профилактики его отправили вновь в карцер, а деньги изъяли «дабы не было соблазна или пропажи» и пообещали в конце срока службы вернуть, правда, взамен никаких расписок не предложили. Вернулся в роту Самбиев героем, его авторитет среди сослуживцев стал непререкаемым. Сам Дыскин, понимая, что Самбиев рисковал, но ликвидировал ЧП от явного доноса «подсадного» зэка и тем самым отвел угрозу и от конвоира, и от него – как командира роты, выразил устную благодарность, крепко пожал руку Арзо.

Вскоре рядового Самбиева из кандидатов принимают в члены КПСС, избирают секретарем комсомольской организации роты, а когда Дыскин получает звание майора и должность командира батальона, Самбиев становится освобожденным секретарем комитета комсомола батальона. Весь личный состав батальона, разумеется, кроме офицеров и прапорщиков, полностью под строгим присмотром Самбиева. У него не только персональный кабинет, но и персональный стол в столовой, и двое солдат выполняют роль не только официантов, но и личных поваров. И наконец, дело дошло до того, что дневальные при его появлении в роте дают команду: «Рота, смирно!», чем вводят в конфуз многих младших офицеров и старшин.

Он ежедневно после обеда спит, на службу так ни разу не пошел, в любое время суток принимает пищу, стремительно набирает вес, и если бы не усиленные физические упражнения, заплыл бы жирком, а так, стал массивным, мускулистым, широкоплечим. Конечно, до фигуры Лорсы ему далеко, но мощь чувствуется в теле. И кажется, что у Самбиева «не жизнь, а малина». Однако он прекрасно понимает, что является инструментом насилия, подавления непокорности и поддержания строгого порядка в личном составе. Один Самбиев, находясь постоянно в казармах, выполняет прямые функции четырех-пяти офицеров. Последних это устраивает, и они поощряют роль Самбиева и порой смотрят сквозь пальцы на его прихоти. А сами солдаты так усердствуют в холуйстве, что порой возвеличивают Самбиева до небес, ибо от него зависит жизнь в принципе подневольного сослуживца.

Сам Самбиев от своей службы и занимаемого положения далеко не в восторге. Он понимает, что в любой момент все может кардинально измениться. Это только на гражданке армейская жизнь вспоминается как романтика. А на самом деле – это неволя со всеми признаками насилия, унижения, оскорбления.

Конечно, в армейской жизни есть островки радости. Это прежде всего просмотр кинофильмов, редкие увольнения, мечты об отпуске и, разумеется, письма от родных и близких. Из дома Арзо получает строго два-три письма в месяц, отвечает через раз. Иногда присылает весточку Дмитрий, но с отъездом в Ирак переписка с ним прекратилась. А рекорд по количеству посланий принадлежит, несомненно, Букаевой Марине, и как всегда, она была оригинальной и инициативной. Не успел Самбиев переступить порог части – ему вручили срочную телеграмму: «Поздравляю с началом воинской службы. Букаева». И он до сих пор не мог понять, как она узнала адрес части, если он сам его не знал. А потом посыпались письма, словно из рога изобилия: два-три в неделю. И каждое послание объемное, содержательное. И начинается оно со слова «дорогой» а заканчивается «любимый» или наоборот. И в нем все городские, и не только, новости. Марина волнуется, блюдет ли ее «поработитель», как она ему, ей верность, будто бы в армии один Арзо мужчина, а остальные все женщины. Словом, в эпистолярном жанре Букаева, безусловно, сильна.

Однако этот энтузиазм вскоре угас, и слова «дорогой» и «любимый» сменились на «уважаемый» и «друг», а потом и вовсе «товарищ» и просто «Самбиев», даже не Арзо.