востоке — это прощупывание наших границ, нашей готовности к отпору. Все понимаю, знаю. Немецкий фашизм — наш враг номер один, тоже понятно. Но что Громов враг — не понимаю. Не верю в это. Мне моя партийная совесть не позволяет поверить.

— Вы секретарь горкома, — жестко сказал Майский, — вы имеете определенные полномочия и власть. Неужели вы не можете ничего сделать, если, по-вашему да и по-моему тоже, человека обвиняют невиновного. Восстановить справедливость — ваш прямой долг, обязанность.

— Бросьте, — раздраженно перебил Земцов и сел против Майского. — Вы что же думаете, я не пробовал? Да я перестал бы уважать себя после этого. И знаете, как меня встретили? Сказали: не лезь не в свое дело, разберемся и без тебя.

Майский разглядывал корешки тисненных золотом книг на полках книжных шкафов. Читал названия механически, не воспринимая сознанием. Помолчав, Земцов заговорил снова. Видимо, у него была потребность высказать все, о чем он думал в последнее время.

— С первых дней Октября наши враги на всех перекрестках кричали о скорой гибели Советов. И не только кричали, предпринимали немало попыток свергнуть Советы. Прошло почти двадцать лет. Они не изменили к нам своего отношения, и смешно было бы ждать от них чего-то другого. Капитализм раздирают противоречия, там грызутся между собой. События в Испании, война в Абиссинии, приход к власти Муссолини и Гитлера, иначе говоря, фашизм в Италии и Германии, лихорадочное вооружение Японии — все это тревожно, Александр Васильевич. Мы должны смотреть в оба, быть готовыми в любую минуту к отпору. В воздухе носятся бациллы большой войны. Это заставляет нас быть особенно бдительными.

Установилась тяжелая тишина. Майский вытащил третью папиросу. Сизые полосы, изгибаясь, поплыли к форточке. Послышался легкий стук в дверь. Земцов поднял голову.

— Входи, Поля, у нас от тебя секретов нет.

Полина Викентьевна приоткрыла дверь и, поправляя седую прядь, мягко сказала:

— Зачем же мешать, у вас мужской разговор.

— У нас партийный разговор, — возразил Петр Васильевич, — а ты, Поля, тоже член партии.

— Петя, а тебе ведь пора в горком.

— Да, да, сейчас иду. Не видно ли там машины? Черная эмка, это вот премия Александра Васильевича. Он ее обкатывает.

— Машина давно подошла. Паренек-шофер, славный такой, сказал, что он за директором своим приехал. Я его и обедом накормила.

— Очень хорошо, Поля. Что ж, Александр Васильевич, отдыхай, а я пойду на работу. Вечером еще поговорим.

— Какой там отдыхать, я сейчас же возвращаюсь в Зареченск.

— В трест заходить не будешь? — Земцов, сам того не замечая, перешел с Майским на ты, до того он был взволнован.

— Пожалуй, нет.

— Если особой нужды нет, то лучше пока не заходи. Повремени.

Прощаясь с Полиной Викентьевной, Майский шепнул ей:

— Выше голову. Не надо мрачно смотреть на жизнь. Все устроится, справедливость должна быть восстановлена.

Женщина благодарно посмотрела на него и кивнула, прекрасно понимая, что он имеет в виду.

— Я тоже верю в это.

У здания горкома Петр Васильевич, перед тем как выйти из машины, сказал:

— У меня осталось не так-то много друзей, Александр Васильевич. — Вы — один из них. Не забывайте, звоните почаще и приезжайте, теперь вам это легко. Да и я как-нибудь загляну к вам, если только…

— Вот еще, чего вы, Петр Васильевич, в самом деле.

— Все может быть, все может быть. Передайте сердечный привет Елене Васильевне и Ивану Ивановичу.

Он крепко пожал руку Майскому. Александр Васильевич видел, как секретарь горкома энергично поднялся по широким ступеням, как закрылась за ним тяжелая дверь с зеркальными стеклами, и вздохнул.

Паша Ильин, поглаживая баранку, нерешительно спросил:

— Куда ехать, Александр Васильевич?

— Домой, Паша, домой.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

Над Зареченском трепыхались алые полотнища флагов. Их было много, почти у каждых ворот. Перед входом в клуб, на здании новой школы, у приисковой конторы, на общежитиях пестрели лозунги: «Да здравствует Первое мая — день солидарности рабочих всех стран!», «Слава великой коммунистической партии большевиков!» Из рамок, украшенных кумачовыми лентами, смотрели хорошо знакомые каждому лица членов политбюро, ветеранов революции и гражданской войны. Сыроватый ветер хлопал полотнищами транспарантов. Из клуба доносились звуки музыки и пение: там шла репетиция праздничного концерта.

Директорская эмка, разбрызгивая воду в лужах, остановилась у приисковой конторы, и, как всегда, откуда-то тотчас набежали ребятишки, окружили машину.

— Во! Гляди-ка, тут гудит.

— И не тут, внутри у нее гудит.

— Вот бы прокатиться!

Майский, выходя из машины, услышал последнюю фразу.

— Паша, покатай немного ребятню.

У кабинета Слепова директор остановился, приоткрыл дверь, заглянул. Парторга на месте не было. В бухгалтерии Майский спросил:

— Иван Иванович приходил?

— Не видали, — ответил за всех Савелий. — Вчера как ушел после обеда, так больше и не был.

— А у вас как дела, товарищи? — Александр Васильевич обвел взглядом сидящих в комнате. — Как там у нас? Прикинули, подсчитали? Не стыдно праздник встречать?

Главный бухгалтер блеснул очками, откашлялся и солидно ответил:

— С перевыполнением идем, Александр Васильич. Вы же знаете, было небольшое отставание у «Таежной», но за последние дни они поднажали.

— Вы к вечеру зайдите ко мне, Порфирий Федорович, надо посоветоваться.

В своем кабинете Майский налил полный стакан воды и залпом выпил. Вода была теплая, невкусная. С тех пор как не стало Сморчка, должность его исполняла по совместительству Глафира Ильина. Чистоту она поддерживала идеальную, а вот менять воду в графине забывала.

— Разрешите войти? — послышалось сзади.

Директор быстро обернулся. На пороге стоял молодой военный: высокий, стройный, подтянутый. Темно-зеленую диагоналевую гимнастерку туго перехватывал ремень с прямоугольной блестящей медной пряжкой. От ремня через плечо тянулась портупея. Синие с красным кантом галифе, хромовые до завидного блеска начищенные сапоги, чуть приспущенные гармошкой. В каждой петлице на гимнастерке по два темно-красных квадратика и эмблема: маленький кружок мишени, перекрещенный винтовками. На голове фуражка с малиновым околышем и черным лакированным козырьком. Смугловатое лицо военного улыбалось широко и радостно.

— Входите, товарищ лейтенант, — немного удивленно пригласил Майский, пристально вглядываясь в посетителя. Что-то знакомое, но давно забытое было в этом юном веселом лице.

— Разрешите представиться? — щелкнули каблуки, правая рука взлетела к козырьку фуражки и замерла в безукоризненно четком сгибе. — Лейтенант Федор Кравцов прибыл в краткосрочный отпуск.

— Федя?! — не веря себе, воскликнул директор и выронил стакан. Брызнули по полу осколки. — Федя! Ты! Ну здравствуй, здравствуй!

Александр Васильевич шагнул к лейтенанту, широко раскрыв руки, крепко обнял и трижды поцеловал.

— Садись, Федя, вот сюда садись, поближе к свету, а я на тебя погляжу! Какой же ты бравый. Очень, очень рад тебя видеть. Как сына…

— И я тоже, Александр Васильич,