Затем Сильвия стала думать о том, как одеваются проститутки, и вспомнила разговор с одним интеллектуалом, который лет двадцать назад был ее постоянным клиентом. «Губной помадой, — говорил он, — первоначально пользовались проститутки в Древнем Риме, показывая накрашенными губами свою готовность к оральному сексу». До Сильвии вдруг дошло, что проститутки всегда одевались так, будто направлялись на собеседование (и выглядели намного лучше девиц, ищущих работу), и воспринимали любого мужчину как своего потенциального босса, четко осознавая то, что в данной ситуации не существует комиссии по трудовым спорам, куда можно обратиться, если босс вдруг решит залезть под юбку. А что чувствовали сами участники процесса? Проституткам казалось унизительным демонстрировать таким образом свою женскую привлекательность, а их клиенты терзались унижением от того, что растрачивали свою мужскую силу для удовлетворения столь низменных потребностей. Именно по этой причине Сильвии казалось, что она вобрала в себя понемногу от проституток всех типов: она была дерзкой и сильной, бесшабашной и циничной, и при этом она все равно мечтала о спасении. Конечно же, она мечтала о спасении.

В ее жизни было четверо мужчин, которым было безразлично то, чем она занималась. Этими мужчинами были: Долтон, подросток с Ямайки со строго-торжественным лицом, которому она отдала свою девственность и свое сердце (еще до того, как ее отец отобрал их у него и превратил в прах своими толстыми итальянскими пальцами). Разумеется, она не была проституткой, когда встретила Долтона; фактически не была. Но ее постоянно преследовала мысль о том, что в этом мире она может быть только проституткой, и когда она думала об этом, то всегда втайне надеялась, что Долтон простил бы ее. Но это были лишь ее фантазии.

Был еще алкоголик Флинн, с которым в 1980-е годы она прожила вместе целых десять лет. Он всегда называл ее «певицей», и, пока пагубная тяга к спиртному не сделала его неспособным к сексу, он любил ее с трогательной неопытностью; она всегда чувствовала это, независимо от того, сколько мужчин ей приходилось принять в этот день. По прошествии времени она поняла, что спиртное было как бы проституткой, неотступно следующей за Флинном и щедро им оплачиваемой, а прикосновение губами к холодному стеклу стакана доставляло ему самое сильное плотское наслаждение.

Затем появился Джим. Джим! Сильвия не могла думать о нем без улыбки: этот худощавый белый мальчишка со своей дурацкой бородкой; с тщетными усилиями казаться взрослым; с фантастическими историями, которые вдруг, как ни странно, оказываются правдивыми; с сердцем настолько большим, что просто невероятно, как оно может умещаться в его цыплячьей груди. Иногда она, будучи пьяной или (это бывало чаще) чувствуя себя одинокой, смотрела на него как на потенциального партнера. И еще: они постоянно были вместе… Трансатлантический перелет, квартира на Манхэттене, номер в чикагском отеле, где она проснулась, увидев во сне Долтона. Но ведь Джим еще ребенок, затерявшаяся в пространстве душа, хозяин которой упал со скалы. Как она может изменить его представление о себе? Ведь наверняка он воспринимает ее только как проститутку (бывшую) — потому что больше ничего о ней не знает.

И вот теперь Муса. Да разве знала она хоть что-нибудь об этом закулу? Три дня? Но она уже так прочно связана с ним! За всю жизнь Сильвия имела дело лишь с несколькими африканцами — это были странные нигерийские бизнесмены, предпочитавшие жесткий секс и с гордостью демонстрировавшие свои физические способности, — но Муса был окружен какой-то экзотической аурой, воздействующей на каждую частичку ее существа. Экзотическая! Какая ирония! Этим словом она уже пользовалась, описывая себя в дюжинах рекламных объявлений, напечатанных в дюжине местных лондонских газет: «экзотический массаж в интимной обстановке». Несмотря на таинственность ее происхождения, рядом с Мусой Сильвия чувствовала себя настолько же экзотичной, насколько экзотичным может быть сваренное вкрутую яйцо.

Но, помимо специфически африканских черт в характере и облике Мусы, существовало и нечто другое, что в основном и притягивало Сильвию к нему: его глубоко сидящие, печальные глаза, в которых было нечто большее, чем призыв; его убедительная манера говорить (даже и тогда, когда он молол тарабарщину); его мускулистое тело, которое она видела под любой одеждой. Муса предлагал свои ответы на ее вопросы, и она была более чем готова поверить ему. Сильвия понимала, что не всякий человек может смириться с ее прошлым; понимала, что только тот, кто обладает необычным даром, способен заполнить прорехи в ее личности, расширяющиеся с каждым днем (ведь «проститутка (бывшая)» — это ярлык, который никого не украшает). А Муса как раз и обладал таким даром и в буквальном смысле слова мог считаться «необычным» — о том, чтобы сравнивать его с кем-либо из ее бывших клиентов, не могло быть и речи. Закулу, шаман, лекарь, волшебник… Он действительно был волшебником. И если в сказках для спасения принцессы требовался рыцарь на белом коне, то в жизни спасти шлюху мог только шаман.

Сильвия вспомнила первую встречу с Мусой: в офисе профессора Пинк в Северо-Западном университете в Чикаго именно в тот момент, когда она увидела впереди тупик.

— Я был другом вашего прапрапрапрапрадедушки, — сказал он тогда. — А здесь я для того, чтобы вернуть долг.

Он говорил с такой уверенностью, что она непроизвольно кивнула в знак согласия и подтвердила:

— Да, конечно.

С того момента они практически не расставались, хотя все усилия Сильвии разговорить закулу были напрасными: он смущался и говорил что-то пустячное. Его речь представляла собой смесь из загадок и цитат, историй и афоризмов. Он часто отвечал вопросом на вопрос, и все это в таком торжественно-серьезном тоне, в каком сам Соломон, должно быть, произносил свои притчи.

— Так кем был мой прапрапрапрапрадед? — спрашивала Сильвия.

— Ах! — восклицал Муса, качая головой, отчего его дреды разлетались из стороны в сторону, а потом сощуривал глаза, и на его лице появлялось такое выражение, будто он считал что-то на пальцах в обратном порядке. — Он был мужем вашей прапрапрапрапрабабушки, — объявлял Муса с сияющей улыбкой, словно гордился точностью только что произведенных им вычислений.

— Ну а какой долг вы должны оплатить?

— Долг, проценты по которому невероятно быстро растут, — отвечал Муса.

— Откуда я?

— Из Чикаго.

— Я не об этом. Я о своем происхождении.

— Из Англии.

— Я о своем происхождении.

— А куда вы собираетесь?

Сильвия, сжав переносицу большим и указательным пальцами, устремляла на него пристальный взгляд. Как ни странно, такие ответы не выводили ее из себя, а скорее смущали. И такая реакция стала для нее привычной.

— Ну а почему я черная?

— Вы — черная, — как бы про себя говорил Муса, а Сильвия не могла понять по его интонации, вопрос это или утверждение, а поэтому не знала, как реагировать и что говорить. Глядя на него, она вспоминала, что сказал ей Джим, а сказал он ей то, что услышал от преподобного Бумера Джексона: «Не важно, откуда ты, важно, где ты сейчас».