в поездке «свидетельства» и «увлеченной духовности»: недельные «духовные практики» в Освенциме-Биркенау[460].

Вмешательство: просоциальное поведение и альтруизм

Реакции, противоположные пассивному наблюдению, проявляются в формах альтруизма (помощь кому-то другому, без ожидания вознаграждения), просоциального поведения (любое действие, которое помогает или предназначено для помощи другим) и позитивной морали[461]. Является ли альтруизм по своей сути полезным и приносящим удовлетворение? Существуют ли только альтруистические действия или есть последовательно альтруистические личности? Почему некоторые люди с большей вероятностью помогут, чем другие? Поощряют ли некоторые общества более просоциальное поведение, чем другие? Можем ли мы создать условия для большего альтруизма?

Для начала позвольте мне дополнить мои четыре первоначальных истории рассказом о более известном герое, Хью Томпсоне[462]. 16 августа 1968 года резня в Май Лай, как ее стали называть впоследствии, уже в самом разгаре. Возглавляемый лейтенантом Келли и под командованием капитана Эрнеста Медины взвод убивает около 350 мирных жителей: детей, женщин и стариков. Им было приказано уничтожить врага в деревне, но партизаны-вьетконговцы уже исчезли. Тем не менее, они не останавливаются, как утверждают некоторые потому, что приказ был неоднозначным. Старший уорент-офицер Хью Томпсон и его бортовой стрелок прибывают на своем наблюдательном вертолете и зависают над деревней. Томпсон замечает нечто странное: повсюду лежат трупы, похоже, это женщины и дети. Он продолжает кружить над деревней: «Я увидел некоторые вещи, о которых в тот момент я не мог понять, почему они произошли … Я не мог понять». Никакие объяснения не имеют смысла – почему тела так сложены? Он снижается и видит капитана, подходящего к умирающей женщине с раной в животе. Капитан толкает ее ногой, отходит и стреляет в нее. Томпсон приземляется и пытается образумить Келли. Затем он спускает первый из своих спасательных трапов, подбирает раненых жителей деревни и доставляет их в госпиталь.

Тревожный факт, отмечает Маккарти, заключается в том, что у обычного человека с «обычным интеллектом», каким является Томпсон, вид тел вызвал вопросы, на которые обычные люди хотели бы получить ответы. «Трудность Томпсона, его озадаченная неспособность «понимать» были своего рода спасительной тугодумностью»[463]. Все остальные, от Келли и Медины до генералов, знали реалии войны во Вьетнаме. Этот инцидент их не удивил; все знали, что это грязная война; зверства, столь же ужасные, как и Май Лай, случались часто. Возмущение Томпсона и его призывы к вышестоящим властям остановить бойню показали, сколь мало он понимал. «Его неверие в то, что он видел собственными глазами, сопровождалось трогательной верой в готовность его начальства исправить то, что, по его мнению, должно было быть ужасной ошибкой»[464]. Сельское происхождение Томпсона – обычного южанина с традиционной верой в правила войны – сделало его «культурно отсталым», неспособным понять, что происходит. Ни он, ни его девятнадцатилетний стрелок Ларри Колберн (который реагировал так же, как и он) не были против войны по моральным или политическим соображениям. Это были два «обычных человека», которые вообразили, что происходит что-то необычное.

Это имеет некоторые странные последствия для теории отрицания. Традиционная интерпретация верна: Келли, его люди из роты «Чарли» и его ближайшие офицеры определенно сразу же начали отрицать; у них не было очень уж пытливого ума. Но отрицание означает отрицание, отказ верить в то, что происходит. Архетипический отрицатель – это идиот, который, кажется, не способен увидеть, не говоря уже о том, чтобы принять реальность, очевидную для всех остальных. Но именно это и происходит с Томпсоном: его признание и есть его отказ верить в то, что он видит. Его псевдоглупость – это его «трогательная вера», что все не так, как должно быть. Отрицание – это не невротический защитный механизм, а здравое признание того, что все вокруг совершенно безумны. В этом смысле заявление типа «Я не могу поверить в происходящее» является, как это ни парадоксально, не выражением отрицания, а сигналом о том, что было признано что-то тревожное или особенное.

Но почему, живя внутри и зная о той же несправедливости, большинство людей пассивны и лишь у немногих возникает желание помочь? Исследования сравнивали социальные условия, которые приводят к активной помощи (или менее сговорчивому молчанию) в одних обществах, а не в других – например, очень разные степени сотрудничества в оккупированных странах Европы[465]. Некоторые объяснения очевидны (например, антисемитская традиция), но не могут объяснить различия между Латвией, Литвой и Польшей, где около 90 процентов евреев были убиты, и Данией, где 90 процентов были спасены. И почему Норвегия, Нидерланды, Франция, Болгария и Венгрия занимают разные позиции в этом индексе сговора?[466] Кроме того, существуют различия внутри одного и того же общества: мрачная история сотрудничества в Виши по сравнению с замечательной историей Ле Шамбон, маленькой гугенотской деревни, где под руководством ее пастора были спасены и укрыты сотни евреев[467].

Существуют мотивационные различия даже внутри одних и тех же групп людей, спасавших евреев[468]. Многие реагируют на мнение своей влиятельной группы; другие реагируют более сочувственно, охваченные болью тех, кому они помогают; лишь незначительное меньшинство приходит к такому решению из-за набора автономных моральных принципов. Существует мало доказательств существования «альтруистической личности». Основным отличием «спасателей» от контрольной группы «неспасателей» из той же страны была «экстенсивность» спасателей. Они были более склонны привязываться к другим, брать на себя ответственность за них и действовать инклюзивно по отношению к широкому кругу людей. «Участие, целеустремленность, забота и ответственность являются отличительными чертами обширных людей. Диссоциация, отстраненность и исключительность являются отличительными чертами ограниченных личностей»[469]. «Ограниченность» пассивных наблюдателей происходит из качеств личности, которая не видит большую часть мира за пределами своих собственных границ. Осознавая в малой степени потребности других, они дистанцируются от требований более широких отношений. Напротив, «экстенсивность» спасателей означала заботу о других, помимо ближайших родственников и сообщества, ощущение себя частью общего человечества, чувствительность к моральным нарушениям и даже поиск возможностей помочь. «Уже более глубоко и широко привязанные к другим, им трудно удержаться от действия. Уже более склонные включать посторонних в сферу своих интересов, они не находят причин исключать их в случае чрезвычайной ситуации»[470].

Они не нашли причин исключать их: это, я считаю, имеет решающее значение. Эти люди реагировали инстинктивно: они не искали обоснований или нейтрализаций, почему бы не помочь. Они были весьма сбиты с толку другими свидетелями. Спасатели знали, что большинство их сограждан апатичны или фактически отказались помочь. Тем не менее, чтобы преуменьшить свою уникальность, они утверждали, что большинство людей, обратившихся за