рука преступника демонстрируется зрителям и воспроизводится в международных средствах массовой информации. На цветной фотографии видно, как наказуемый держит культю руки и кричит в агонии[449].

Что именно означало бы «признать» информацию такого типа? Все знают, что это правда; почти каждый, конечно, почувствует мгновенное отвращение. Но жить ежедневно с этой отвратительной истиной нежелательно и невозможно. Такое «признание» не только бесполезно, но оно сразу же трансформируется в ощущение, что «с такими вещами ничего нельзя поделать».

Коллективное признание – это другое дело: трансформация, которая превращает ранее нормализованные условия в социальные проблемы. Это влечет за собой радикальные последствия для жертв, правонарушителей и свидетелей.

Социальные институты, политические стратегии и даже новый язык созданы для того, чтобы подорвать отрицание, а также поощрять и направлять индивидуальное признание. Ситуация меняется, когда индивидуальное признание выражается без культурной поддержки или даже противоречит культурному этосу.

Значения признания

Термин «признание» обычно используется в публичном дискурсе для описания официального подтверждения того, что ранее отвергнутые обвинения или подозрения действительно верны. «Да, – заявляет какой-то незадачливый чиновник на пресс-конференции, – мы отказываемся от наших предыдущих опровержений», … мы подтверждаем, что это произошло, ... этого не должно было случиться, … мы признаем, что утверждения были по существу верными, ... мы создадим комиссию по расследованию». Причудливое здание официального отрицания, возникшее в прошлом месяце, больше не упоминается – как будто его никогда и не существовало. Подобные рассказы об официальном признании сейчас стали обычным явлением. Регулярный ритуал общественной жизни состоит в правительственных намерениях расследовать злоупотребления, факт которых ранее отрицался. Столь же регулярными являются истории о том, что общественные деятели открыто заявляют о своей непричастности к коррупции, подлости или сексуальным скандалам.

Меня больше интересуют обычные люди, которые приходят к признанию чужих страданий, а затем находят правильный образ действия или импровизируют свои собственные. Это похоже на народные сказки о превращении: медленное созревание или внезапное прозрение, а затем самоотверженное посвящение всей жизни. Вот четыре такие обыденные истории признания: басни о том, как открыть глаза или не поворачиваться в другую сторону. Первая – моя любимая, простая, но достаточно насыщенная, чтобы охватить всю последовательность. Вторая предполагает парадоксальные и непреднамеренные последствия официальных знаний. Третья – типичная история СМИ о «возмущении в действии». Четвертая рассказывает об альтруизме, который решительно идет вразрез с политическим течением.

Миссис Агнес Байс

В 1991 году г-жа Агнес Байс была домохозяйкой и жила в Куилс-Ривер, маленьком городке недалеко от Кейптауна, в респектабельном районе, где живут африканеры, главным образом сторонники Консервативной партии[450]. Это было время массового политического насилия («беспорядков») по всей Южной Африке. Г-жа Байс видела в газетах сообщения о том, что белые активисты и полицейские провоцируют или совершают насилие в поселках, но не поверила тому, что прочитала. Однажды в сентябрьскую среду она заметила, что ее чернокожая прислуга Юнис Синдизи «не в духе»: опаздывает на работу, нервничает и не может сосредоточиться. Миссис Байс спросила ее, что случилось, и миссис Синдизи сказала, что ей пришлось спать в кустах.

Позже в тот же день миссис Байс пошла в супермаркет, где и купила газету. В ней оказалась статья о члене парламента от Демократической партии, утверждавшем, что белые были замешаны в местном насилии. Она снова не поверила, но, вернувшись домой спросила Юнис, правда ли это, но та не захотела говорить. Миссис Байс объяснила ей: «Если ты не будешь говорить, как люди смогут что-то сделать?». Вот тогда Юнис рассказала, что произошло. Услышав ее историю, г-жа Байс позвонила в офис Демократической партии, связалась с организацией по мониторингу беспорядков, которая направила своего работника, чтобы зафиксировать показания г-жи Синдизи. Вот какой оказалась ее история.

В понедельник г-жа Синдизи находилась в своем доме в поселке Хайелитша с двумя детьми и двумя друзьями. Подъехала машина, похожая на те, что используются полицией. Из машины вышли двое мужчин в обычной одежде, с лицами, скрытыми балаклавами. Они начали стрелять в сторону ее дома. Одно из орудий «выпустило длинное пламя», которое попало в окно и подожгло дом. (Во время войны в Анголе применялись огнеметы.) Попавшие в ловушку жильцы кричали о помощи, и соседи выломали дверь. Остаток ночи госпожа Синдизи и ее дети провели в другой части поселка. В следующую полночь произошло то же самое. Они побежали в отделение полиции, откуда их прогнали. Теперь ночь они провели в лесу на окраине одного из поселковых кварталов. По словам г-жи Синдизи, подруга видела, когда один из мужчин стянул балаклаву, что он был белым.

Миссис Байс сначала отказалась верить рассказу Юнис. Потом «она сказала мне: «Поэтому нет смысла вам говорить», и я поняла, что это правда. Я наводила справки, разговаривала с людьми, пыталась что-то выяснить. Должны быть записи о том, кто пользуется полицейскими машинами, кто находится на службе или нет, но я все время натыкаюсь на каменную стену… Что-то, где-то ужасно не так. Кто это делает?». Г-жа Байс считает, что эти мужчины были либо полицейскими, либо белыми, развязавшими местные войны водителей такси.

Осознание происходящего стало шоком для миссис Байс. Попытки решить проблемы страны были бесполезны, поняла она, пока происходят подобные вещи. «Я ставлю себя на место Юнис и знаю, что если бы чернокожие люди ворвались бы в мой дом с таким научно-фантастическим оружием и сожгли бы мой дом, я была бы очень несчастна. Но имею ли я право злиться? Как мы можем ожидать, что чернокожие будут относиться к нам справедливо, если мы так поступаем с ними?»

Миссис Байс поняла, что может подвергнуть себя большим неприятностям со стороны соседей. «Это нормально. Что правильно, то правильно. Вы не можете накрыть голову одеялом и делать вид, что ничего не происходит».

Лена

«Лена» была индонезийской студенткой моего коллеги[451]. В конце 1980-х она училась в школе, а затем в университете в Джакарте. В 1994 году она получила стипендию для обучения в американском университете. В первые несколько недель семестра она присоединилась к ассоциации индонезийских студентов. Среди раздаточных материалов, которые ей дали, была брошюра, подготовленная Министерством иностранных дел Индонезии и распространенная посольством. В брошюре содержались подробные инструкции о том, как противодействовать любой критике в адрес Индонезии, которую могли услышать студенты, особенно в отношении ситуации в стране с правами человека. Наибольшее внимание привлекли два «обвинения». Первое касался массовых убийств коммунистов и других политических оппонентов в 1964–1965 годах, когда власть захватил президент Сухарто. Второе было посвящено геноциду местного населения, начавшемуся сразу