– Оставь что-нибудь и для Шопенгауэра.

Он бросил в мою сторону наглый взгляд, словно даря мне жизнь, и спросил, какая муха меня укусила. Сказать или нет? Я взвешиваю два варианта: или задать ему прямой вопрос и ждать откровенного ответа, или порвать нашу многолетнюю дружбу. Чуть поколебавшись, я решаю не щадить его и начинаю диалог, который не могу повторить тут дословно, но сводится он примерно к следующему:

– Вчера я столкнулся с Агедой. Вернее сказать, она столкнулась со мной. Она явно меня подкарауливала.

– Откуда ты знаешь?

Весь этот хитрый план я продумал еще дома и теперь с ленивым цинизмом выкидываю свой козырь:

– Это ты нашептал ей, что по средам после обеда я хожу на рынок. Поэтому она без труда меня там нашла.

– Знаешь, она немного приставучая.

Ага, значит, мои подозрения не были пустыми.

– Только немного?

– Я тоже несколько раз сталкивался с ней на улице. Она вечно задает кучу всяких вопросов, и мне приходится что-то отвечать. Хочу предупредить, что она очень интересуется твоей персоной.

– Не слишком ли поздно ты меня предупреждаешь?

– Надеюсь, она вела себя с тобой вполне вежливо. Мне она кажется неплохой женщиной. Не знаю, что думаешь ты.

– Я думаю, что ты настоящий мудозвон.

– А кроме того?

– А кроме того, ничего. Мудозвон – этим все о тебе сказано, таков ты от первой до последней клеточки.

Потом мы пили пиво и говорили уже совсем о другом, пока не пришло время идти по домам ужинать.

1.

Хочу вспомнить времена, когда я еще не получил учительского места в школе. Мне было двадцать с чем-то лет, у меня были здоровье, свобода и мало денег. Я получил диплом со средненькими оценками, собирался писать диссертацию, но не написал. Путешествовал, насколько позволяли мои скромные финансовые возможности, то есть не так уж и много, но все-таки путешествовал; побаловался, хотя и не всерьез, наркотиками; читал запоем; соглашался на разную временную работу, пока в руках не оказывалось несколько монет, или пока мне не надоедала работа, или не надоедал очередной начальник, а по воскресеньям, если не подворачивалось ничего интереснее, я шел обедать к маме.

В ту пору я прилично питался только по воскресеньям, а если честно, то еще и по понедельникам, потому что в понедельник у себя в квартире, которую снимал вместе с другими студентами, доедал то, что мама накануне давала мне с собой в контейнерах или фольге.

После обеда я пил кофе и смотрел новости по телевизору, часто задремывая на диване, а потом прощался с мамой. Она на минутку скрывалась у себя в спальне и возвращалась, неся одну-две купюры по тысяче песет. «Возьми на расходы», – говорила она, лукаво подмигивая, словно мы с ней вместе плели некий заговор. А иногда, зная, как мало любили друг друга ее сыновья, протягивала мне деньги и, хотя рядом не было никого, кто мог бы нас услышать, понижала голос до шепота:

– Только брату не говори.

Хорошо ее зная, я был уверен, что о том же самом она предупреждала и Рауля.

Мама платила за мое жилье, довольно дешевое, поскольку квартиру мы снимали на четверых, а цены тогда были вдвое ниже безумных сегодняшних. А еще стирала мою одежду. Я привык приносить ей очередную порцию в спортивных сумках, а она отдавала мне чистую, душистую, отлично отглаженную и бережно сложенную – ту, что я оставил в прошлое воскресенье. Если у меня возникало срочное дело, мог заглянуть к ней и на неделе, но такое случалось очень редко.

По мнению Амалии, именно мама была главной виновницей моей незрелости. Она не только не давала мне повзрослеть, но чересчур опекала, защищала и освобождала от чувства ответственности, приучая к мысли, что я появился на свет, чтобы все мне прислуживали. Короче говоря, был совершенно не подготовлен к семейной жизни, и спасти положение могла бы лишь услужливая, покорная женщина, способная заменить взрослому мужчине мать, но на эту роль Амалия ни за что бы не согласилась.

Однажды я возразил жене:

– Очень сомневаюсь, что со мной было бы проще жить, окажись я сыном твоих родителей.

Из-за этих слов у нас вспыхнула кошмарная ссора.

С мамой мы обедали вдвоем, и это было для меня самым приятным временем за всю неделю. Она великолепно готовила (я это говорю не потому, что она была моей матерью) и очень старалась (слишком старалась, по словам злой и ревнивой Амалии) угодить мне. Тогда я этого не понимал, а теперь твердо уверен, что для мамы встречи со мной (и с Раулем, который, как я догадывался, навещал ее в другие дни) значили очень много, поскольку позволяли общаться с сыновьями и снова почувствовать себя, хотя бы на несколько часов, матерью. Ведь прошел уже не один год с тех пор, как птенцы покинули родное гнездо.

Я листал свою черную тетрадь в поисках следующей фразы: «Юность, она обычно бывает бестактной» (Грегорио Мараньон, «Либеральные эссе»[44]. Должен признать, что эти слова весьма точно характеризуют и меня самого, каким я был в молодости. Мне не хватало чуткости, чтобы понять, насколько одинокой чувствовала себя мама, а может, глаза мне затуманивал эгоизм, столь естественный для того возраста.

Как правило, все воскресное утро с раннего часа мама готовила для меня: курицу или рыбу в духовке, паэлью с дарами моря, фасоль с моллюсками – иными словами, блюда, требующие опыта и умения. Обед она подавала в гостиной, стол застилала белоснежной скатертью, а иногда ставила на него цветы и свечи. И я должен был иметь большой запас хвалебных слов, чтобы отдать должное десертам, которыми она меня не уставала поражать и которые готовила по рецептам, позаимствованным из кулинарных книг, хотя любила вносить в них и кое-какие собственные изобретения.

Во время одного из таких обедов, когда мы сидели друг напротив друга, она сообщила, что днями раньше Раулито познакомил ее со своей невестой. Мы по привычке называли его Раулито, но только за глаза, поскольку прекрасно знали, как это брата бесит. До тех пор, пока он не стал ухаживать за Марией Эленой, ни мама, ни я не слышали, чтобы у него была девушка, или подружка, или симпатия. И мама, умевшая с первого взгляда угадать суть человека, сказала мне с непрошибаемой уверенностью:

– На этой девице твой брат и остановится.

– Откуда ты знаешь, если вы только что познакомились?

Но мама, увидев и услышав ее один лишь раз, уже все про Марию Элену поняла. Для нее та была девушкой вполне обычной, без особых достоинств или явных недостатков, здравомыслящей, уравновешенной, работящей, чересчур религиозной, без малейшего чувства юмора и с неудержимым стремлением соединить свою жизнь со здравомыслящим, уравновешенным, работящим и так далее мужчиной. Мама была абсолютно уверена, что Раулито, обойди он все страны и континенты, нигде, ни в одной части земного шара, не нашел бы более подходящей ему и словно скроенной по его мерке невесты.