Мама глубоко вдохнула. В этом звуке Лени услышала, как долго и трудно мама боролась. С глухим стуком она уронила руку на кровать. Ладонь раскрылась, как цветок; внутри лежала скомканная окровавленная салфетка.

— Лени, родная… я люблю тебя больше жизни… я боюсь…

— Я справлюсь, — солгала Лени. По щекам ее ползли слезы. — Я тебя люблю.

Мама, не уходи. Я без тебя не могу.

Мамины веки задрожали и закрылись.

— Я тебя… всегда любила… доченька.

Лени едва расслышала этот шепот. Мамин последний вздох она почувствовала так явственно, словно сделала его сама.

— Она просила тебе передать.

В дверях старой комнаты Лени стояла бабушка, вся в черном. Она даже в трауре ухитрялась выглядеть элегантно. Мама бы над этим точно посмеялась — она презирала женщин, озабоченных собственной внешностью. Но Лени понимала: порой хватаешься за что попало, лишь бы не утонуть. Траур, возможно, лишь щит, предупреждение всем: «Не заговаривайте со мной, не подходите ко мне, не задавайте свои заурядные обыденные вопросы. Мой мир рухнул».

Лени же выглядела так, словно ее выбросил на берег высокий прилив. За сутки, прошедшие со смерти мамы, она так ни разу и не помылась, не почистила зубы, не переоделась. Сидела в запертой комнате. В два часа дня она сделает над собой усилие и съездит в школу за Эмджеем. Пока же его нет, она с головой погрузилась в скорбь.

Лени откинула одеяло. Медленно встала, словно без мамы мышцы ее ослабли, прошла по комнате и взяла у бабушки шкатулку:

— Спасибо.

Они смотрели друг на друга — два зеркала, в которых отражалась печаль. Затем, не сказав больше ни слова, — что толку от разговоров? — бабушка развернулась и ушла, прямая как палка. Если бы Лени ее не знала, подумала бы, что бабушка — кремень, женщина с железными нервами, но Лени ее знала. На лестнице бабушка остановилась, оступилась, вцепилась в перила. Из кабинета вышел дедушка — ровно тогда, когда ей понадобилась его помощь, — и подал ей руку.

Они стояли, соприкасаясь головами. Воплощение скорби.

Лени злило, что она ничем не может помочь. Разве трое утопающих могут друг друга спасти?

Лени вернулась в кровать, положила на колени шкатулку розового дерева. Разумеется, она видела ее раньше. Когда-то в ней лежала колода карт.

Неизвестный мастер так отполировал шкатулку, что казалось, будто она не деревянная, а стеклянная. Давным-давно ее купили в сувенирной лавке — скорее всего, когда они жили в трейлере и на нем же отправились в Тихуану. Лени была тогда слишком мала, ничего не запомнила (это было еще до Вьетнама), но слышала, как родители вспоминали ту поездку.

С глубоким вздохом Лени открыла шкатулку. Чего там только не было! Дешевенький серебряный браслет с брелоками, ключи на кольце с надписью «Полный вперед!», розовая раковина гребешка, вышитая бисером замшевая монетница, колода игральных карт, фигурка эскимоса с копьем, вырезанная из моржового бивня.

Лени перебирала эти пустяки, пытаясь угадать, с каким событием в маминой жизни связан каждый из них. Такие браслеты с брелоками дарят друг другу подружки в школе, и это напомнило Лени о том, что она многого не знает о маме. Вопросы, которые она так и не задала; истории, которые мама не успела ей рассказать. Теперь уж этого не вернуть. Ключи Лени узнала — они были от дома в глухом переулке в пригороде Сиэтла, где они жили много лет назад. Ракушка напомнила о том, как мама любила собирать всякую всячину на пляже, а замшевый кошелек она, скорее всего, купила в сувенирной лавке в какой-нибудь резервации.

Была здесь и стопка из «Морского волчары». Кусок коряги, на котором было вырезано «Кора и Эрнт, 1973». Три белых шарика из агата. Фотография со свадьбы родителей в мэрии. Мама счастливо улыбается; на ней белое платье, юбка-колокол доходит до середины икры. Белые перчатки, в руках одна-единственная белая роза. Папа в черном костюме с узким галстуком с неловкой улыбкой обнимает маму. Они похожи на детей, которые нарядились взрослыми.

На следующей фотографии их «фольксваген» с коробками и чемоданами на крыше. Сквозь открытую дверь виден хлам на полу в салоне. Снимок сделан за несколько дней до того, как они отправились на север.

Они втроем стоят перед автобусом. На маме широченные джинсы-клеш и топик. Белокурые волосы собраны в хвостики, на лбу бисерная повязка. На папе светло-голубые синтетические брюки и рубашка с широким воротником в тон. Лени стоит перед родителями, на ней красное платье с круглым белым отложным воротником (такой воротник был у Питера Пэна) и кеды. Мама и папа положили руки ей на плечи.

Маленькая Лени лучится счастливой улыбкой.

Фотография расплылась, задрожала в руке.

Вдруг она заметила что-то красно-сине-золотистое. Отложила фотографию, вытерла глаза.

Военная медаль. Красно-бело-синяя лента, на заостренном конце — бронзовая звезда. Лени перевернула звезду, прочла надпись: «Героический или похвальный поступок. Эрнт А. Олбрайт». Под медалью — сложенная вырезка из газеты с заголовком «Военнопленный из Сиэтла освобожден» и фотография ее отца, который таращится в пространство. Тут он похож на труп, ничего общего с мужчиной на свадебном снимке.

«Жаль, что ты не помнишь, каким он был…» Сколько раз мама ей это говорила?

Лени прижала фотографию и медаль к груди, словно могла впечатать их в душу. Вот о чем ей хотелось бы помнить — об их любви, о его героизме, о том, как они смеялись, как мама собирала всякую всячину на пляже.

В шкатулке осталось два предмета. Конверт и сложенный лист бумаги.

Лени отложила фотографию и медаль, взяла лист бумаги, медленно развернула. Увидела мамин изящный почерк воспитанницы частной школы.