— Она кому-нибудь когда-нибудь говорила, что он ее избивает?

— Мне об этом ничего не известно.

— Если вы действительно хотите помочь, скажите правду, — посоветовал шеф Уорд.

Лени уставилась на него.

— Ну же, Лени. Мы оба знаем, что случилось в тот вечер. Ваша мама действовала не в одиночку. Вы тогда были совсем юной. Вы тут ни при чем. Вы выполнили мамину просьбу, да и кто поступил бы иначе? Вас любой поймет. В конце концов, он вас избивал. Суд это учтет.

Он был прав. Она действительно тогда была совсем юной. Перепуганной беременной девочкой восемнадцати лет.

— Позвольте мне вам помочь, — настойчиво произнес Уорд. — Сбросьте это ужасное бремя.

Лени понимала, что и мама, и бабушка с дедушкой предпочли бы, чтобы она соврала, сказала, что не видела ни убийства, ни как мать поехала на Хрустальное озеро, ни как пошел ко дну в ледяной воде труп отца.

Чтобы она сказала: это не я.

Свалила все на маму, стояла на своем.

И навсегда сохранила эту страшную темную тайну. Солгала.

Мама хотела, чтобы Лени вернулась домой, но ведь дом — не просто хижина в тайге над тихой бухтой. Дом — это состояние души, умиротворение от того, что ты верен себе и живешь честно. Нельзя вернуться домой наполовину. Нельзя строить новую жизнь на шатком основании лжи. Больше она так не может. Тем более дома.

— Правда вас освободит, Лени. Ведь вы именно этого хотели? Поэтому вы здесь? Расскажите же мне, что на самом деле произошло в тот вечер.

— Когда он узнал, что я беременна, так мне врезал, что распорол щеку и сломал нос. Я… помню не все, только то, как он меня ударил. Потом я услышала, как мама сказала: «Не трогай Лени», и раздался выстрел. Я… увидела, как рубашка его пропиталась кровью. Мама ему два раза выстрелила в спину. Чтобы он меня не убил.

— И вы помогли ей избавиться от тела.

Лени замялась, но шеф Уорд так сочувственно на нее смотрел, что она прошептала:

— И я помогла ей избавиться от тела.

Шеф Уорд с минуту молча смотрел на документы, лежавшие перед ним на столе. Казалось, он собирался что-то сказать, но потом передумал. Скрипнул ящиком стола, достал лист бумаги и ручку.

— Напишите обо всем.

— Но я же вам все рассказала.

— Мне нужно письменное признание. И тогда мы с этим покончим. Ну же, Лени, не сдавайте позиции, осталось совсем чуть-чуть. Вы же хотите об этом забыть?

Лени взяла ручку. Уставилась на пустой лист бумаги.

— Что, если я попрошу вызвать адвоката? Дедушка наверняка бы мне это посоветовал. Он юрист.

— Пожалуйста, — согласился Уорд, — виновные так и делают. — Он взял трубку. — Ну так что, позвать?

— Вы мне верите, правда? Я его не убивала, мама тоже не хотела его убивать. Закон же теперь защищает женщин, пострадавших от домашнего насилия.

— Конечно. Тем более что вы сказали мне правду.

— То есть мне нужно лишь все это записать и вы меня отпустите? И я смогу поехать в Канек?

Он кивнул.

Что изменится, если она обо всем напишет? Лени начала медленно, слово за словом, восстанавливать события того ужасного вечера. Как отец набросился на нее с кулаками, как взял ремень, как хлынула кровь, как собралась в лужицу на полу. Дорога по морозу на озеро. Последний взгляд на папино лицо цвета слоновой кости в лунном свете — перед тем как он скрылся под водой. Стук льдинок, выплеснувшихся из проруби.

Лени умолчала лишь о том, что им помогала Мардж Берд-солл. Об этом она словом не обмолвилась. Не упомянула ни о бабушке с дедушкой, ни о том, куда именно они с мамой уехали с Аляски.

Закончила она так: «Мы улетели из Хомера в Анкоридж и уехали с Аляски».

Подвинула листок Уорду.

Шеф полиции вынул очки из отвисшего нагрудного кармана, пробежал глазами ее признание.

— Мам, я дочитал, — подал голос Эмджей.

Лени поманила его к себе. Он захлопнул книгу и кинулся к ней со всех ног. Забрался на колени, как обезьянка. Он был уже крупноват, но Лени не стала его прогонять. Обняла сына. Эмджей болтал худенькими ножками, пинал кроссовкой металлический стол. Бум-бум-бум.

Шеф Уорд посмотрел на Лени и объявил:

— Вы арестованы.

У Лени земля ушла из-под ног.

— Но… вы же говорили… что если я напишу, то мы на этом закончим.

— Мы и закончили. Теперь вами займутся другие. — Он запустил руку в волосы. — Зря вы сюда пришли.

Ее ведь годами предупреждали. Как же она забыла? Но потребность в прощении и искуплении победила здравый смысл.

— Что вы имеете в виду?

— От меня теперь ничего не зависит, Лени. Вами займется суд. Я посажу вас под арест — по крайней мере, до тех пор, пока вам не предъявят обвинение. Если у вас нет денег на адвоката…

— Мам! — нахмурился Эмджей.

Шеф зачитал Лени по бумажке ее права и добавил напоследок:

— А сына вашего передадим в социальную службу — если, конечно, его некому забрать. В опеке о нем позаботятся. Обещаю.

Лени диву давалась: как она могла оказаться такой глупой и наивной? Почему сразу не догадалась? Ее ведь предупреждали. А она все равно поверила полицейскому. Хотя знала, что к женщинам закон жесток и несправедлив.

Ее так и подмывало разразиться руганью, завизжать, заплакать, расшвырять мебель, но поздно. Она допустила ужасную ошибку. Второй не будет.

— Позвоните Тому Уокеру, — сказала Лени.

— Тому? — нахмурился шеф Уорд. — С какой стати я должен ему звонить?

— Позвоните, и все. Скажите, что мне нужна помощь. Он за мной приедет.

— Кто вам нужен, так это адвокат.

— Ага, — согласилась Лени. — Вот и про адвоката тоже ему скажите.

До этого дня слово «производство» ассоциировалось у Лени скорее с огромными заводами или какими-то фабриками, где продукты менялись до неузнаваемости, превращались во вредные. Типа плавленого сыра.

Теперь же это слово обрело совершенно иное значение.

Отпечатки пальцев. Фотографии крупным планом анфас и в профиль. «Пожалуйста, повернитесь вправо». Ее обыскивают.

— Прикольно! — Эмджей бегал туда-сюда по камере, водил рукой по решетке. — Я как вертолет. Послушай. — И он снова припустил вдоль решетки, со стуком пересчитывая пальцем прутья.

Лени не сумела выдавить улыбку. Ей не хотелось смотреть на Эмджея, но и отвернуться тоже не могла. Чего ей стоило уговорить полицейских, чтобы позволили взять его с собой в камеру! Слава богу, они в Хомере, а не в Анкоридже, уж там-то для нее не сделали бы послабления. Тут же, видимо, уровень преступности невелик. В камеру сажают разве что пьяниц по выходным.