Разбирательство могло занять несколько недель, но, так или иначе, мастеру Родену вряд ли улыбалось его будущее.

Кто такой этот Тот Самый, было не ясно. Вердал оказался никудышным свидетелем: его мало интересовали таинственные могущественные люди, имеющие какие-то загадочные планы и ведущие какие-то незаконные дела; вместо этого Вердал охотно рассказывал о грандиозном будущем и о Большом Волке.

Резиденция бурлила два дня, а потом напряжение схлынуло, сошло, — и всё как будто вошло в рабочую колею. Не то чтобы забылось, но скрылось, сделалось привычным и обыкновенным.

Я так и не решилась больше надеть артефакт, зато завела привычку сидеть в рекреации в лазарете. Не то чтобы меня хоть кто-нибудь был рад там видеть. Трис по большей части спала, одурманенная какими-то зельями, а когда просыпалась — отворачивалась носом к стене и лежала молча, не отвечая на вопросы. С ней происходило что-то своё, что-то нехорошее, и я взялась по совету врача читать ей вслух.

А Арден…

Первый раз, когда я пришла, Арден выгнал меня вон с такой яростью, что я не рискнула спорить. Если Трис хоть как-то понимала, на что идёт, и считала это ценой, то для Ардена уход лиса был неизбывной трагедией.

Мастер Дюме написал на листе:

«Дай ему время.»

Но времени не было, потому что в моих венах уже тёк, пульсируя, яд малого кровного обязательства.

Врачам пришлось сломать арденов нос ещё раз, а потом собирать по кускам, — и когда мы с ним всё-таки увиделись, я с трудом его узнала. Всё лицо его опухло и расцветилось кровоподтёками, под носом огромными усами лежала повязка, ещё одна накрывала всё от губ до бровей. Дышать он мог только ртом, а говорил с трудом и сильно изменившимся голосом.

— Я — красавчик, — мрачно сказал Арден, разведя руками.

Я обняла его, прижалась крепко-крепко и уткнулась носом, выплёскивая тот сводящий с ума страх, который поселился у меня внутри, когда ушёл лис.

— Я не пахну, — так же мрачно сказал он, пытаясь отцепить меня от себя.

На самом деле он, конечно же, пах, — больницей, травами, кровью и спиртом. Эта смесь ассоциировалась у меня почему-то не с маленькой травматологией в Амрау и даже не с районной больницей, в которой я как-то три месяца лежала с пневмонией, а с аптекой, в которой работала Трис.

То была аптека при хосписе, и даже самая качественная санобработка не могла убрать оттуда густой, тошнотворный запах отчаяния.

— Я люблю тебя, — прошептала я ему в застиранную больничную рубаху. — Я люблю тебя, слышишь?

— Уходи, — попросил он.

А когда я сделала вид, что не услышала, оттолкнул и отвернулся.

Как все мужчины, Арден не умел болеть, — или, может быть, дело в том, что он не был по большому счёту болен. Отёк с лица сводили каким-то хитрым артефактом, похожим на прикрученный к голове обруч с детскими погремушками, и очень быстро глаза перестали быть похожи на чёрные пятна, а огромная турунда на верхней губе стала гораздо скромнее в размерах.

— Ты свободна теперь. Уходи.

Видит Полуночь, я не хотела такой свободы.

Никто не скажет, что мне было легко отказаться от своей дороги. Это вовсе не то, что случается от большого счастья, или от природного любопытства, или от нечего делать. Это было ужасно, ужасно страшно, и больно, и пусто, — но когда ты выбираешь между плохим и очень плохим, ничего хорошего и не может получиться.

Жалею ли я? — Не слишком. Я не знаю, кем бы я стала, если бы выбрала по-другому.

Были бы мы счастливее, если бы я осталась? Были бы мы лучше?

Вердал остался бы просто медведем, и какие-то люди, невольные участники страшных экспериментов, были бы живы. Трис никогда не уехала бы одна в зимний лес, чтобы убить свою судьбу, и Конрад был бы жив, — или, может быть, Трис набралась бы решимости выпить что-то из аптекарских запасов и уснуть навсегда.

Но вот в чём дело, — всего этого уже не случилось; оно осталось там, в несбывшемся, и о нём нет больше смысла думать. Всё, что я могу, — это бросить туда последний, прощальный, взгляд, и идти дальше, и быть дальше, и жить дальше, оттуда, где я есть сейчас.

Да и могло ли быть по-другому? Или всё это было кем-то предсказано, — оракулом ли, Полуночью ли, или логикой причин и следствий?

— Сделай что-нибудь, — тихо попросила я улыбающуюся в окно луну.

Но она, конечно, молчала.

— Ты свободна теперь, — повторил Арден назавтра, когда я предложила ему почитать.

Я посмотрела на него поверх книги и ничего не сказала.

— Ты больше не моя пара, — с нажимом сказал Арден. — Ты можешь больше меня не любить. Выбирай, что захочешь.

— Я свободна, — согласилась я, стараясь говорить так, чтобы не дрожал голос. Внутри меня что-то тряслось. — Я выбираю. Тебе не нравится?

— Ты можешь забыть меня, — упрямо сказал Арден.

И я вдруг вспылила:

— Если бы это случилось со мной, ты бы забыл?

А он вдруг широко улыбнулся из-под повязок той самой улыбкой, от которой меня щемило сердце:

— Я романтичный дурак. Это не считается!

Потом мы целовались, — точнее, я нежно целовала его в ухо, потому что арденово лицо пока очень затруднялось шевелиться, и после попытки улыбнуться он ещё долго аккуратно ощупывал скулы и челюстной сустав.

Я всё-таки читала ему вслух, и он задремал, до боли вцепившись ладонями в моё предплечье. А вечером вдруг сказал:

— Мне очень страшно.

Я склонила голову и легонько погладила его по руке.

— Мне очень страшно, что лис — это всё, чем я был. И что без него я не нужен ни тебе, ни… никому. Что сейчас ты просто… помнишь мой запах.

— Ты пахнешь домом, — тихо сказала я.

Я не знала, что ещё ему сказать.

И когда загневалась, ворочаясь под кожей, кровь, Арден заявил твёрдо:

— Я уеду.

Он действительно уехал. Пассажирские пароходы ходили по зиме с большими перерывами, и Арден решил отправиться поездом до моря и дальше по прибрежной трассе и К-5 в столицу.

Я не хотела, чтобы он уезжал. И вместе с тем, мне и правда не хватало воздуха и остановиться на минутку, чтобы обдумать хоть что-нибудь.

Был солнечный, по-зимнему тёплый день, и над городским вокзалом висела влажная сизая дымка. Скоростной поезд из предгорий задерживался; зал ожидания гомонил раздражёнными пассажирами и неразборчивыми объявлениями по громкой связи.

Арден весь, кажется, облился туалетной водой, и от этого мне ужасно хотелось чихать, но я всё равно цеплялась за него и касалась, касалась, касалась.

— Я обещал не искать встреч, — серьёзно заявил он мне, когда голос крови нельзя уже было игнорировать. — Я так и сделаю. Но ты, если захочешь… позвони.