похожей на вторую половину 1918 года, когда Германия так же имела большие успехи в войне, но после поражения 8 августа 1918 года стала стремительно разваливаться и катиться к гибельному концу. ‹…›

Был на банкете. Правда, я был сыт и, следовательно, мало ел и пил. Поэтому мне тем более было дико и неприятно наблюдать за поведением моих соседей. А соседи у меня оказались: заслуженные артисты Михайлов, Янет, Колесникова, артисты Астапова, Габриелянц и другие, которых я не знаю. Вот те, которых я не знаю, вели себя очень некрасиво. Люди с голодного острова. Мало того что, они мгновенно опустошили собственные тарелки, но изъяли все с соседних тарелок, кои не имели хозяев. Ну, позволительно было бы набить свою утробу, зачем же в карманы запихивать. Учитывая истощение, можно было бы кое-как оправдать манипуляции по прикарманиванию продуктов. Но никак нельзя простить им то, что они забирали не только продукты, но буквально все, как саранча. В том числе и папиросы. Но разве это так дефицитно. Нет. Значит, нельзя им это простить. Какая же все-таки низкая культура. Сидели мы с Н. И. и стыдливо улыбались. Я вынужден был время от времени отворачиваться, чтобы не видеть этой картины. Мне было стыдно смотреть им в глаза. Некоторые вели себя несколько культурнее, например Михайлов. Он положил в карман содержимое только своей тарелки. Пили они мало. Михайлов выпил только одну рюмку. Я хотел спровоцировать его на вторую, но он отклонил мое предложение, мотивируя свой отказ спектаклем, в котором он должен выступать 1 сентября.

– Соблюдаю режим, – заявил он. – Вот после спектакля можно позволить себе выпить и больше. Позвольте узнать вашу фамилию.

– Кедров.

– Прошу вас завтра посетить мой спектакль, и после встретимся за кулисами.

– Благодарю вас, – деликатно ответил я.

Вскоре после этого он убыл.

Очень мило вела себя Габриелянц. Я вцепился в нее глазами и так долго терроризировал ее взглядом, что она не выдержала и подошла ко мне (сидела она с начальством за первым столом в метрах десяти от меня).

– Вы что так пристально на меня смотрите? – спросила она, ласково глядя на меня.

– Видите ли, я люблю музыку, искусство и люблю смотреть хорошие картины – это моя органическая потребность. А вы для меня сейчас картина.

Она была страшно польщена и, взметнув бровями, игриво заявила:

– Вот вы, оказывается, какой.

– Да, я такой. Вы меня не знаете, но я вас знаю по понятным причинам. Разве можно не знать хороших артистов, да еще таких миловидных.

– А я тоже хочу с вами познакомиться. Простите, могу я узнать вашу фамилию?

– Конечно, это не секрет, пожалуйста. – Я назвался.

– Ого! Фамилия очень знакомая.

Тут ее начали усиленно требовать к выходу. Это были те люди, с которыми она приехала и сидела за одним столом.

– Прошу вас принять от меня на память вот это, – с этими словами она воткнула мне цветок в петлицу пиджака, – пожаловать на спектакль в Музкомедию.

– Не премину воспользоваться вашим любезным приглашением.

Мы попрощались. Вот, пожалуй, единственное светлое пятнышко, оставшееся у меня от банкета.

Выпили с Тарасовым тост за мою Тамару, которая как раз в этот день именинница. Икалось ли ей. Поди и не подумала о том, что ее здесь не забывают. Все помню, моя девочка. Могла бы лучшего мнения быть обо мне.

8/IX-1942 г[ода]

Лежу больной. Получил сразу несколько болезней: грипп, ангина и флюс. Это результат простуды при сломе домов. Дело в том, [что] 4, 5 и 6 сентября почти всем заводом мы ломали деревянные дома на Кондратьевском проспекте на дрова для отопления зимой 1942/1943 годов. Поработали на славу. Возглавляемая мною бригада получила самый большой дом и работала не скажу чтобы плохо. Без ложной скромности скажу, что работал я действительно самоотверженно. Дни стояли теплые, и от напряженной работы я, разумеется, здорово потел. Пыль въелась во все поры. Волосы спутались и превратились в грязно-серый парик. Перед обедом и по окончании работы я умылся до пояса под краном. Утром 7 сентября помылся в бане около сквозной двери. К концу третьего дня почувствовал слабость во всем теле и сильный насморк, вечером с высокой температурой свалился в постель. И вот лежу, страдаю. В былое время, когда был молод, никакие обливания и сквозняки на меня не действовали. А вот теперь, видимо, годы сказываются, а с другой стороны, вот уже два лета почти не купался, а тут начал сразу без подготовки умываться под краном. Ясно, что тяжело было организму это перенести, и вот сдал. ‹…›

Сегодня исполнилась годовщина первой бомбежки Ленинграда. Как много за это время пережито. Четыре месяца – 120 дней – немцы ежедневно, методично, с немецкой аккуратностью бомбили и обстреливали город из дальнобойных орудий. В результате голода, вызванного блокадой, Ленинград потерял по крайней мере около трети населения, в основном мужчин средних лет и стариков.

Бомбежки возобновились в апреле, когда я отсутствовал в Ленинграде, находясь в командировке. Правда, эти бомбежки стали очень редкими. Последняя, например, была 13 июня 1942 года. Зато артобстрел здорово усилился. Ежедневно по несколько раз изверги производили огненные налеты на тот или иной район, производя разрушения и выводя из строя людей, но не сея страха и смятения.

В августе обстрел стал слабее, так как немцы задумали штурмовать город. С другой стороны, активность нашей авиации и артиллерии вызвала также значительные потери гитлеровцев в людях и технике, и к тому же в некоторых местах они были несколько отжаты от Ленинграда, что понуждало их все время перебрасывать людей и материальную часть с участка на участок.

17/IX-1942 г[ода]

Битва происходит в самом Сталинграде. Немцы решили любой ценой взять город и бросили на него значительные силы. Потеря Сталинграда для нас явилась бы большим политическим и стратегическим ударом.

На Ленинградском фронте обстановка тревожная. Все идет к тому, что немцы собираются штурмовать город. Это будет солиднее севастопольской эпопеи. Во всяком случае на смерть шансов больше. Ну и черт с ним, лишь бы не зря погибнуть. Укокошить бы побольше гитлеровской сволочи. Я хороший гранатометчик и буду на этом тренироваться. Думаю, что танкам от меня достанется откуда-нибудь с чердака или подвала. Одну гранату оставлю для себя.

18/IX-1942 г[ода]

Сегодня еду в район лесозаготовок, находящийся около Ладожского озера на Борисовой Гриве. Вот уже едем со скоростью 40 километров в час на газогенераторной машине. Шоссе вполне удовлетворительное. Шофер жмет на всю железку. В кузове продукты и свежие овощи. У станции Борисова Грива поворот в лес влево.