Какое-то время все шло как по маслу, но все ощущали тревогу и напряжение. Однако в конце концов, это было нормально. Актеры играли «внутри себя», или почти так. Их постоянно прерывали. Напряжение было очень сильным. Театр был полон чудесных, но зловещих звуков. В воздухе висела угроза.

Вечернее прибытие в замок Макбета было последней сценой, происходящей при дневном свете. Освещение в ней было изысканным, мягким и спокойным. Прекрасный голос Банко говорил: «воздух чист и нежен, будто хочет ублажить он наши чувства»[116]. Все внезапно менялось, когда открывались ворота, раздавался пронзительный звук фанфар, и леди Макбет уводила короля в замок.

С этого момента наступала ночь, ибо рассвет после убийства был поздним и едва заметным, а перед убийством Банко царят сумерки. «На западе едва мерцает свет»[117], говорит бдительный убийца.

Банко убивают.

После пира Макбет с женой остаются наедине — зритель в последний раз видит их так, и «день с ночью спорит; наступает утро»[118]. Во всех остальных случаях освещение — это свет факелов и светильников, колдовской свет, и так вплоть до английской сцены, происходящей на воздухе, под солнцем, с добрым королем на троне.

Когда Макбет вновь появляется, он постарел, он растрепан, полубезумен и покинут всеми, кроме тех немногих, которые не могут от него сбежать. Дугал Макдугал будет великолепен на премьере. Сейчас он играл эти последние страшные сцены гораздо умереннее, чем это требовалось для спектакля, но все движения души героя были видны. Он был как раненое животное, еще способное скалить зубы и огрызаться. «Все завтра, да все завтра, да все завтра…»[119] Его речь звучала словно похоронный звон. Прибывали Малькольм и Макдуф, лорды и их солдаты. Макдуф и Макбет наконец встречались. Вызов. Поединок. Уход со сцены и оборвавшийся крик.

Короткая сцена, в которой старый Сивард говорит последние безжалостные слова о смерти сына, а затем появляется Макдуф, а позади него — Сейтон, несущий голову Макбета на острие меча.

Малькольма, стоящего наверху лестницы среди своих солдат, освещает заходящее солнце. Они поворачиваются и видят голову.

— Да здравствует…! — кричат солдаты, избегая последних слов. Суеверные, думал Перегрин.

— Занавес, — сказал он. — Но не опускайте его сейчас. Подождите. Спасибо. Свет. Я думаю, он слишком яркий в конце. Слишком розовый. Можешь дать что-то менее очевидное? Светло-желтый, может быть. Нет слишком ярко. «Уходят в закат» — понимаешь, о чем я? Да, вот так. Садитесь все. Принесите стулья. Я не задержу актеров надолго. Садитесь.

Он прошелся по пьесе.

— Ведьмы, вы все должны поднять руки, когда прыгаете. Теперь детали. Ничего особо важного, кроме ухода призрака Банко. Вы были слишком близко к Ленноксу. Ваша накидка шевелилась от сквозняка.

— А можно оставить проход пошире? — спросил Банко.

— Можно, — сказал Леннокс. — Извини.

— Хорошо. Есть еще вопросы?

Как и следовало ожидать, вопрос был у Банко. Его сцена с Флинсом и Макбетом. Свет.

— Он кажется ненастоящим. Я должен войти в него.

— Пройди чуть дальше, когда появишься. Тебе ведь ничто не мешает?

— Он кажется ненастоящим.

— У меня не сложилось такого впечатления, — твердо сказал Перегрин. — Еще вопросы?

Заговорил своим высоким голосом Уильям.

— Когда меня закалывают, — сказал он, — я вроде как держусь за рану, а потом падаю. А можно убийца поймает меня прежде, чем я упаду?

— Конечно, — сказал Перегрин. — Так и должно быть.

— Простите, — сказал убийца. — Я опоздал и упустил момент.

Они продвигались все дальше, обращая внимание на детали, выверяя каждое движение и паузу, каждое изменение темпа пьесы, ведущее к кульминационной линии. Перегрин потратил три четверти часа на сцену с котлом. Он попросил всех актеров шепотом повторять по кругу ритмичный и монотонный напев: «Жарься, зелье! Вар, варись! Пламя, вей! Котел, мутись!»

Наконец вопросов больше не осталось. Перегрин поблагодарил их и сказал:

— Завтра в то же время. И надеюсь, без остановок. Вы проявили большое терпение. Спасибо вам всем, и спокойной ночи.

II

Но на следующий день пьесу все равно пришлось останавливать. Во время последней генеральной репетиции произошло несколько технических неполадок, связанных главным образом со светом. Все проблемы устранили. Перегрин обратился к актерам:

— Приберегите кое-что про запас. Не стремитесь взять все высоты. Играйте в пределах своих возможностей. Сохраните энергию и совершенство игры до представления. Не истощайте себя.

Они его послушались, но случилась и парочка ужасных моментов.

Леннокс пропустил свой выход и появился с таким видом, как будто за ним гонится сам дьявол.

Дункан забыл слова, суфлеру пришлось ему подсказывать, но он очень медленно возвращался к нормальной игре. Нина Гэйторн и вовсе замолчала и стояла пораженная ужасом. Уильям не стал ждать и произнес свою реплику: «И все должны быть повешены, все, которые ложно клянутся?»[120] — и она автоматически ответила ему.

— Это был приступ сценического страха, — сказала она, когда они ушли со сцены. — Я не понимала, где я и что говорю. Ох уж эта пьеса. Эта пьеса…

— Ничего, мисс Гэйторн, — сказал Уильям, взяв ее за руку. — Это больше не повторится. Я буду с вами.

— Это уже кое-что, — сказала она, смеясь и плача одновременно.

В самом конце они отрепетировали выход на поклон. «Мертвые» герои в правой части сцены, живые — в левой. Потом Макбеты и, наконец, Макбет в одиночестве.

Перегрин закончил с замечаниями и поблагодарил труппу.

— Переоденьтесь, но не расходитесь, — сказал он.

— Плохо на генеральной репетиции — хорошо на спектакле[121], — бодро процитировал помощник режиссера. — Мы будем мучить их завтра?

— Нет. Все будет в порядке. Теперь устроим техническую репетицию, — сказал Перегрин. — А завтра пройдем пьесу со светом и спецэффектами, но без актеров.

Он изложил все это труппе.

— Если сейчас мы худо-бедно пройдем всю пьесу, то завтра можете поспать подольше. Сейчас мы просто проговорим ее реплика за репликой, без всяких промежуточных действий. Хорошо? Возражений нет? Банко?