Глаз его упал на какой-то незнакомый продолговатый сверток на столе. Любопытство разгорелось, он взял его в руки, развязал бечевку и развернул. В свертке оказалась его сломанная флейта, теперь каким-то чудесным образом приведенная в рабочее состояние. Он повертел ее в руках, ища трещину между сломанными половинками, но так и не смог ее обнаружить. Удивленный и озадаченный, он поднес флейту к губам и подул. Какой чистый и ясный звук, животрепещущий и радостный, как ночная песнь соловья в саду!

Он стал играть те мелодии, что приходили на память — «Туман с дождем на горном озере» и «Колокола заснеженной ночи». — и сам удивлялся, что до сих пор, оказывается, помнит их. Он увлекся игрой, полностью погрузившись в этот блаженный мир звуков. Когда он наконец положил инструмент, с порога донеслись тихие хлопки. Дверь была слегка приоткрыта, и в ее проеме он увидел улыбающееся личико Ёсико.

— Это было прелестно, братец! — воскликнула она. — Мастер обещал мне, что она заиграет как новенькая. Тебе нравится?

— Входи, сестрица! — Акитада улыбнулся. — По-моему, она стала звучать лучше прежнего. Вот чудо!

Уж не ты ли ее починила?

Она зарделась и склонилась в поклоне.

— Мне это доставило великое удовольствие. Ёсико больше уже не была той веселой, смеющейся девчушкой, что помнилась Акитаде. Теперь это была взрослая женщина, почти ровесница Тамако, только выглядела старше. Усталая, измученная, она теперь умела хорошо держаться и владеть собой и больше не кипела и не плескала энергией, как прежде. А виноват в этом отчасти был он. Он закончил то, что начала ее мать, когда объявил вслух свою жестокую волю. Он отнял у нее последнюю надежду на счастье. Счастье с тем, кого она любила.

— Ёсико, — смиренно сказал он, — я считаю, что должен перед тобой извиниться. Я хотел тебе счастья, а доставил слишком много боли. А ты, несмотря ни на что, взяла и починила мою флейту. Я не заслужил твоей доброты.

Она даже вскрикнула от волнения.

— Нет, Акитада!.. Флейта — это пустяк. А ты… ты же хотел мне только добра!

— А ты и вправду любишь Кодзиро?

— Да, — проговорила она как-то сухо, без тени эмоций.

— Его освободили.

Легкий румянец тронул ее щеки.

— Я рада. Он, бедняга, столько страдал. Надеюсь, будущее его будет светлым.

— А ты? Ты по-прежнему хотела бы стать частью его будущего?

Она вдруг побледнела, и Акитада даже подумал, что она сейчас упадет в обморок. Но бледность ее столь же быстро прошла, и она удивленно посмотрела на него.

— Акитада! — проронила она, едва не задыхаясь. — Неужели ты передумал? Ведь во мне ничто не изменилось. Я всегда буду любить его. Пусть он всего лишь крестьянин и брат торговца, но я… я словно его часть!

Только как же быть с тобой и с нашей семьей?

Ведь мы должны будем расстаться навсегда, если ты дашь разрешение на этот брак!

— Нет. Я был не прав насчет этого брака. И я был не прав насчет Кодзиро. Он гораздо лучше многих, кто занимает высокий пост. Только тебе-то от этого не легче. Ты должна быть готова к тому, что от тебя отвернутся люди нашего положения, возможно, даже твоя собственная сестра.

Она улыбалась:

— Я вынесу все, лишь бы вы с Тамако не отвернулись от меня. И Акико не отвернется, потому что Тосикагэ добрый человек.

Акитада кивнул, вспомнив, что однажды уже усомнился и в этом своем зяте.

— Через три недели кончится траур по твоей матушке. Так вот я не вижу причин, почему бы ты не могла весной справить тихую свадьбу. Если тебя это устраивает, я готов поговорить с Кодзиро насчет брачного контракта. Приданое твое будет не меньше, чем у Акико.

Закрыв лицо руками, сестра заплакала.

— Ёсико! — Акитада с трудом встал, морщась от боли. — Что случилось? Что я такого сказал? — Он подошел и опустился рядом с ней на колени.

— Ничего! Вернее, все! — Она всхлипывала, уткнувшись ему в грудь лицом. Она и смеялась, и плакала одновременно. — Спасибо тебе, Акитада! Огромное тебе спасибо! А как тебя будет благодарить Кодзиро!.. Мы оба в неоплатном долгу перед тобой.

У Акитады и у самого-то теперь глаза были на мокром месте.

— Ну ладно, — сказал он, похлопывая ее по плечу. — В таком случае мне лучше тогда поскорее закончить с этими тремя убийствами, а ты давай-ка берись за иглу и шей наряды себе, а не Ёри. Пора нам, кажется, вылезать из этих мрачных одежек.

В предпоследний день уходящего года Акитада уже достаточно поправился, чтобы выйти из дома. День был серый, невзрачный, но зимняя стужа наконец уступила, сломалась. Акитада облачился в новое парадное кимоно, сшитое Ёсико из купленного им шелка, — ведь он направлялся ко двору с официальным докладом.

Еще несколько лет назад такое событие он счел бы для себя в высшей степени волнующим. Даже люди постарше и повлиятельнее трепетали при мысли о том, что им надлежит предстать перед высочайшим государственным советом во главе с канцлером. Но Акитада недавно полностью пересмотрел свою жизнь. Теперь и его нынешние служебные обязанности, и даже шесть лет, проведенные на холодном севере, виделись ему в совершенно новом свете.

Тем не менее он прибыл ко двору и теперь безмятежно улыбался молодому чиновнику, пожалевшему его в прошлый раз за убогий наряд. Юноша, зардевшись от смущения, с раболепным поклоном смотрел вслед Акитаде, горделиво прошествовавшему пред очи сильных мира сего. Не дрогнув под их пристальными взглядами, Акитада торжественно зачел им новогодние поздравления, не переставая улыбаться троим министрам и высокомерному, скучающему канцлеру. Потом он представил свой официальный отчет. Легко и сжато он говорил о проблемах национальной безопасности, подтверждая свои слова пачками аккуратно подготовленных документов, он отвечал на их вопросы и давал ценные рекомендации по управлению доверенным ему регионом, пуская в ход такие сильные аргументы, что даже сам канцлер, заметно оживившись, стал слушать с интересом. Прежде нудное и обременительное дело неожиданно превратилось в живой обмен мнениями, и наделенные властью государственные мужи теперь прислушивались к точке зрения Акитады с откровенным интересом и уважением.

Он покидал дворец, улыбаясь и тихонько насвистывая себе под нос, получив сразу несколько приглашений на праздничные торжества. Он сделал для себя любопытное открытие — стоило ему только перестать думать о впечатлении, которое он произведет на этих людей, как они тотчас же стали дружелюбными и искренними, одним словом, стали для него обычными людьми.

Сменив дома тяжелое парадное облачение с длинным шлейфом на более удобную одежду, Акитада снова вышел на улицу. Теперь его путь лежал к дому Нагаоки.

На этот раз у ворот его встретил старик, тот самый, что потчевал их в Фусими разными байками и россказнями. Покопавшись в памяти, Акитада вспомнил его имя. Кинзо!