Это был вопрос, на который не требовалось ответа: и без того все было ясно.

– Ладно, Бог вам судья, – сказал Высторобец, достал из кармана хлеб. Хотелось есть. Скатал мякиш в комок, раздавил его зубами, небом, языком – надо было почувствовать вкус хлеба, он очень любил этот вкус, – проглотил, скатал второй мякиш.

Организм Высторобца мог обходиться малым – малой едой, малым питьем, двое суток Высторобец мог вообще ничего не есть, не пить и чувствовать себя прекрасно, – это было уже проверено.

Перекусив, он положил остатки хлеба в полиэтилен, сунул пакет в карман: хоть и мог он купить в магазине что угодно, от французской гусиной печенки до норвежской лососины, а в магазине появляться ему было нельзя – на несколько часов он лег на дно. Вот останется позади второе действие спектакля – тогда он всплывет. И снова ляжет – за вторым действием должно последовать третье.

Он поднялся, аккуратно, чтобы под ногой ничего не проминалось, не трещало, не выдало его обитателям этого дома, пробрался под потолочную балку – это было самое надежное, самое укрепленное место. Под ней, снизу, была проложена еще одна балка, такая же прочная, в пяти или в шести местах мертво сшитая деревянными шипами. Высторобец прошел по балке в один конец, потом развернулся, прошел в другой. Ему важно было все знать про этот чердак, заучить все изгибы и повороты, увидеть, что навалено в углах, определить, ковырялся ли кто в старых учебниках, грудой сваленных у кирпичного дымохода, и хотя открытие тут он вряд ли сделает, самому убедиться, насколько надежно заперт второй лаз на чердак, прикинуть, сколько ударов потребуется, чтобы сбить с него замок.

Между двумя стропилами была протянута веревка тонкая, скользкая, капроновая. Он подергал ее руками, потом навалился на веревку всем телом – по крепости она не уступала стальному тросу, на ней можно было буксировать автомобиль. Высторобец постоял несколько секунд, у веревки, потом одобрительно склонил голову: годится.

Больше ничего приметного на чердаке не было. Высторобец снова лег у слухового окна, продолжил наблюдение. Было скучно и жарко. У всех крыш, из чего бы они ни были сколочены – из железа ли, из шифера, из черепицы ли, – есть одна особенность: они очень быстро нагреваются, воздух под ними становится каленым, сухим, совершенно лишенным кислорода, дышать бывает трудно, перед глазами, в голове все прыгает, мозги текут, в ушах поселяется пронзительный сверчковый звон. Южный звон – только на Юге могут так пронзительно и противно трещать разные кузнечики, древесные лягушки, букашки, стрекозы и прочая земная саранча.

Он достал из кармана пистолет, изъятый ночью у любителя легкой наживы, пистолетик был плохо ухожен, хозяин не следил за ним, хотя явно знал, что неухоженное оружие имеет особенность подводить владельца и быстро стареет, выдавил из рукояти обойму. А вот патроны были новые, убойные, сально поблескивали от масла. Высторобец невольно отметил: патроны не наши, а одной испанской фирмы, производящей боеприпасы для пистолетов Макарова.

Хоть это-то родило в нем удовлетворенное чувство. Он вновь увидел на дворе братьев Фоминых, те опять прыгнули в машину – расхристанный, с болтающимися крыльями разъездной джип – и, сделав на площадке крутой стремительный разворот, исчезли.

За рулем сидел Андрей Фомин – Высторобец не мог сказать, почему он решил, что это был именно Андрей и как он сумел на расстоянии отличить Андрея от Володьки, когда это невозможно сделать даже в пяти шагах, но он был твердо уверен, что баранку крутил Андрей Фомин.

Его, Высторобца, поехали искать Фомины. Высторобец не сдержался, проговорил тихо, с недоброй усмешкой:

– Ищите, свищите… Свищите, пока время есть. Скоро будет поздно.

Неожиданно совсем рядом с собой он опять увидел мышь – крохотную, шерстистую, пахнущую пылью и хлебом, сообразительную, с черными мокрыми бусинками глаз – это была другая мышь, не из тех, что он уже видел, спросил едва слышно, не разжимая рта:

– Ну чего?

Он думал, что мышь испугается его, исчезнет, но та не испугалась, лишь дернула усиками, потом смешно сморщила мордочку и чихнула.

– Ну ты, подруга, и даешь, – удивился Высторобец. – Столько я прожил на белом свете, но никогда не видел чихающих мышей, – аккуратно, чтобы резким движением не испугать гостью, забрался в карман, отщипнул немного хлеба, смял в маленький комочек и бросил мыши.

Та не испугалась броска, все поняла, подскочила к хлебу, обнюхала его, потом по-собачьи ухватила зубами и уволокла.

– Молодец! – вдогонку похвалил ее Высторобец.

В это время его внимание привлекла новая черная «Волга» с фонарем и радиоантенной на крыше, въехавшая во двор «Белфаста».

– Ну-ну, – только и произнес Высторобец, приник к слуховому окну. Почему это окно называется слуховым, он до сих пор так и не понял. Это же смотровое окно – смотровое, а не слуховое.

Из черной «Волги» вылез человек с красными лампасами на брюках и направился в «Белфаст».

– Ба-ба-ба! – не удержал изумленного восклицания Высторобец. – Живой милицейский генерал!

21 сентября, четверг, 13 час. 40 мин.

Белозерцев был в более чем раздраженном состоянии – он не понимал, как эти два здоровых качка, братья Фомины, которым дадено все – и машина, и деньги, и оружие, и патроны, и свобода действий предоставлена полная: что хочешь, то и делай, в кого хочешь, в того и стреляй, – не могут обнаружить, где находится этот никчемный Высторобец.

Приходят в кабинет и беспомощно разводят руками: не знают… А кто знает? Иван Батькович Крылов? Великий российский полководец… этот самый, с выбитым глазом… Кутузов?

Вот Белозерцев и высказал братьям все, что о них думает. Оба выскочили из кабинета испуганные, краснолицые, мигом вспотевшие, будто он выгнал их отсюда струей горячего пара.

– Найти, видите ли, не могут…. Сучье! Тьфу! – выругался он, откинулся в кресле. Обе ноги водрузил на стол: слышал, что американцы делают это не потому, что они такие гордые, совсем по другой причине – кровь в таком положении отливает от конечностей и хозяину становится легче. – Найти не могут! Надо было брать жену под микитки и туда же, под микитки, засунуть ее голову. Или в ведро с соленой водой. Чтобы дышалось легче. И держать до тех пор, пока не скажет, где находится муж. Детский сад! Вот набрал недоумков со слюнявчиками, себе сопли вытереть и то не могут! – он говорил не останавливаясь до той минуты, пока на пороге кабинета не показалась Зоя Космодемьянская, ни с того ни с сего побледневшая больше обычного, окостлявевшая, растрепанная.

«В молотилку попала, что ли? – невольно подумал Белозерцев. – Или под петуха… – не удержался, растянул губы в улыбке, – под двухногого, пьяного, с медными яйцами и карманами, набитыми долларами?» Спросил громко, властно:

– Ну?

– Там это… это, – потыкала пальцами назад, за спину, и в следующий миг, отодвинутая чьей-то сильной рукой в сторону, сделалась совсем плоской, тусклой, некрасивой, на ее месте появился полный, брызжущий энергией Зверев.