– Ну что, гостей все-таки принимаешь, господин миллиардер, али как? – громыхнул генерал жизнерадостным басом, и от этого беспечного баса, от вида плотной фигуры, излучающей довольство, Белозерцеву захотелось ругаться, крыть матом всех и вся, налево и направо, но вместо этого он пробормотал довольно добродушно:

– Али как!

– И коньячок, как обещал, найдешь?

– Оля! – позвал Белозерцев, глядя, как плоская, окончательно раздавленная громоздкой генеральской фигурой секретарша шевелится в дверном проеме, пытаясь высвободиться, делает слабые движения руками, но ничего у нее не получается: – Пожалуйста, нам французский коньяк, кофе, печенье, бутерброды с сервелатом и ветчиной, шоколад, конфеты, орехи.

– Не слишком ли, кхе-кхе, много?

– Ты толстый. Одолеешь.

– Толстых все обижают… А почему, спрашивается, все обижают толстых? Да потому, что в них попасть легче.

– Зато в толстых вмещается много.

– Ладно, давай неси все, – со вздохом согласился Зверев. – Еще, Оля, не забудьте шпроты, сыр, горчицу, повидло, соль, перец, сметану, сахар и сливочное масло.

Оля вопросительно глянула на Белозерцева.

– Дядя шутит, – сказал тот, – не обращай внимания! Неси то, что я сказал.

– Ну и жмот! Горчицы пожалел. – Зверев бесшумным катящимся шагом – этакий скоростной луноход – переместился на середину кабинета. Был он одет в форменную серую рубашку и новые брюки с яркими красными лампасами.

– Лампасы у тебя шире, чем у министра обороны, – заметил Белозерцев.

– Этого не может быть. У Грачева все шире – и лампасы, и задница, и зарплата, и продуктовая авоська.

– Авоськи-то, говорят, отменили.

– Это только говорят, а на деле кому отменили, а кому совсем наоборот. Ты что, думаешь, демократы не любят осетрину? Или черную икру с языковой колбасой? Как бы не так.

– Ладно, господин главнокомандующий, садись в кресло и выкладывай, с чем пожаловал!

Зверев уселся в кресло, проверил его – не сломается ли? Посерьезнев, вздохнул. Ткнул пальцем в кресло, стоявшее напротив, по другую сторону тонконогого приставного столика.

– Садись сюда! Я тебе кое-что показать собираюсь.

– Це-це-це, – не замедлил отозваться на это предложение Белозерцев. – Пришел в чужой кабинет, расположился, как у себя дома, и еще командовать собрался – куда мне сесть и те де, и те пе?..

– У милиции чужих кабинетов нет.

– Все свои! – усмехнулся Белозерцев, перешел к креслу, указанному Зверевым, со скрипом уселся в него. Показал пальцем вниз: – И там свои, – ткнул пальцем вверх, – и на небе? Везде свои кабинеты имеете.

– Везде, кхе-кхе, – Зверев расстегнул потертую кожаную папку с давленым клеймом «60 лет советской милиции», достал оттуда несколько снимков, положил изображениями вниз.

– Может, тебе новую папочку подарить? – Белозерцев никак не мог успокоиться, его тянуло на подначки, на издевки, а внутри были холод, тревога, дырки, сочившиеся болью, перед глазами вновь, как и вчера, начала дергаться черная вертикальная строчка.

– А чем тебе эта не нравится? – спросил Зверев.

– Отжила она свое. Совковая. С атрибутикой умершего государства. И слова какие: «Советская милиция!» Это что же – та милиция, что «меня бережет»? Не уберегла. Аллес капут!

– Не уберегла, – согласился Зверев, – не уберегла, кхе-кхе, – он хотел добавить что-то еще, но слов не нашлось, около рта образовались печальные морщины, и вид у этого уверенного в себе генерала сделался растерянным и старым. Как ни крути, Зверев все же – принадлежность прошлого, а не настоящего.

– Ладно, взялся за грудь, так спой что-нибудь, как в эпоху соцреализма любили говорить в заведениях, украшенных красными фонарями.

– Кхе-кхе… В обкомах, что ли? – М-да, старым стал Зверев, раз не догадывается, что это? Впрочем, Зверев и сам это понимает. – Ну что ж, – сказал он, – за грудь, так за грудь.

Перевернул один из снимков – тот, на котором была изображена Полина Евгеньевна Остапова, идущая по бетонной дорожке от дома номер пятнадцать к машине.

Машина на снимке не была видна и калитка тоже не была видна.

– Ты знаешь эту женщину?

Белозерцев взял снимок в руки, щеки у него покраснели, он быстро глянул на Зверева:

– С ней что-нибудь случилось?

– Ничего.

Лицо у Белозерцева помягчело, краснота сползла со щек.

– Еще бы, – сказал он, – это Вика. Виолетта. Откуда ты ее знаешь?

– Это для тебя она Вика. Или Виолетта. А для меня – Полина. Отчество – Евгеньевна. Женщина, между прочим, очень красивая, в такую мудрено не влюбиться. Снимаю шляпу.

– Ты что, за мной следил?

– Естественно, – спокойно ответил Зверев. – Ты же мне позвонил, попросил о помощи…

– Но ты в ней отказал!

– Отказал потому, что не знал, как буду действовать. Как фамилия твоей Виолетты, знаешь?

– Сергеева.

– Нет ничего проще, чем придумать себе такую фамилию. Сергеева, Иванова, Сидорова… Старый кагэбэшный прием, над которым я не перестаю потешаться. Настоящая ее фамилия – Остапова.

– Ничего не понимаю, – Белозерцев ожесточенно покрутил головой, словно собирался вытряхнуть из ушей то, что он слышал. – Абсолютно ничего не понимаю.

– Что, радостный сюрприз я тебе преподнес? Но это еще не все. Хотя и зовут ее не Виолеттой, а Полиной, она, вполне возможно, имеет паспорт на имя Виолетты Сергеевой – я это очень даже допускаю, но… – Зверев неожиданно замолчал и сделал осаживающий жест, возвращая привставшего Белозерцева в кресло. Вообще-то, он безжалостно поступает со своим приятелем, вываливая на него все сразу – тому надо дать отдышаться. Лучше было, конечно, вообще ничего ему не говорить – вон как вытянулось, стало потным лицо Белозерцева, явно у него с этой Полиной-Виолеттой что-то есть… и не просто «что-то», а очень и очень даже тесное «что-то»… Зверев не выдержал, спросил, понизив голос, словно здешние стены имели уши, а прослушивающим аппаратом управляла жена Белозерцева: – Слушай, у тебя с ней что-то было?

– Было, – шепотом отозвался Белозерцев, махнул рукой горько, – было… Не то слово. Да я… Как-нибудь потом, когда все пройдет, я тебе расскажу…

«Когда все пройдет, – невольно, почти автоматически зацепился за фразу Зверев, – он уверен, что все пройдет… Он уверен, а я не уверен, – Зверев вздохнул, повел головой в сторону, освобождая себе горло, позавидовал: – Мне бы такую уверенность, я бы давно министром внутренних дел стал».

– Твоего ребенка похитила эта женщина, – тихо и твердо произнес Зверев.

– Что-о? – свистящим шепотом спросил Белозерцев, голоса у него уже не стало, только шепот.