Пути истории неисповедимы. Но если вспомнить вехи его биографии только с марта 1917 года, последовательность служения одной идее, то выдвижение на опасный, перспективный, требовавший твердой воли и преданности идее пост было вполне закономерным. Антон Иванович Деникин знал чего хотел и не знал колебаний.

Он принял командование армией в неблагоприятных условиях.

Во-первых, в армии сложилось тяжелое положение с силами и средствами. Офицерский и Корниловский полки были почти уничтожены. В них осталось по 90—100 человек. Остаток Корниловского полка свели в роту под командованием А. П. Кутепова. Правда, потери красных под Екатеринодаром составили до 2500 человек, но на их стороне — морально-психологическое превосходство победителей. Добровольцы же были деморализованы.

Во-вторых, Деникин стал преемником Корнилова, обладавшего, по словам журналиста Б. Суворина, «огромной популярностью в войсках». В то время, как Антона Ивановича плохо знали рядовые добровольцы, среди которых пользовался популярностью командир полка генерал С. Л. Марков. Его молва пророчила в преемники погибшего командарма.

Но Деникин не имел тогда морального права уклониться от командования, ибо армии грозила гибель. Когда Кубанский атаман А. П. Филимонов спросил у нового командарма об обстановке, тот ответил откровенно и прямо:

— Если доберемся до станицы Дядьковской, то дня три еще проживем.

Незамедлительно после вступления в командование Добровольческой армией генерал Деникин собрал военный совет. Присутствовавшие на нем Алексеев, Романовский и кубанский атаман Филимонов единодушно высказались за отступление.

Около полуночи, не зажигая огней, армия покинула позиции и двинулась на север. Вновь повторились события полуторамесячной давности, но на этот раз отряд потерял даже внешние признаки дисциплины. Добровольцы шли не колонной, а дезорганизованной массой, бросая по пути отстающих. Если это была еще не толпа беглецов, то уже и не армия.

Отряд был в пути почти сутки и только к вечеру следующего дня остановился на отдых в немецкой колонии Гначбау. Все время перехода добровольцы везли тела Корнилова и Неженцева. В Гначбау они были похоронены поспешно и тайно. Даже Деникин узнал об этом, когда все уже было кончено. Рассказывали, что могилу рыли пленные красноармейцы, немедленно после этого расстрелянные. Место захоронения сровняли с землей и тщательно замаскировали. Делалось это для того, чтобы не допустить надругательства над телами убитых, но избежать этого не удалось.

Видимо, кто-то из жителей села все же видел похороны. Во всяком случае, когда через два дня в Гначбау пришли красные, они сразу начали искать «зарытые кассы и драгоценности». Оба трупа были выкопаны и в одном из них по генеральским погонам опознали Корнилова. Останки Неженцева были брошены обратно в могилу, а тело генерала отвезли на телеге в Екатеринодар. Там оно было выставлено на всеобщее обозрение возле гостиницы Губкина на Соборной площади, где жило все большевистское руководство. Мгновенно собралась толпа, настроенная весьма агрессивно.

Официальная справка, составленная позднее на основе показаний очевидцев, так продолжает этот страшный рассказ:

«С трупа была сорвана последняя рубашка, которая рвалась на части и обрывки разбрасывались кругом. „Тащи на балкон, покажи с балкона“, — кричали в толпе, но тут же слышались возгласы: „Не надо балкона, зачем пачкать балкон. Повесьте на дереве“. Несколько человек оказались уже на дереве и стали поднимать труп. Но веревка оборвалась, и тело упало на мостовую».

Все это продолжалось около двух часов. Наконец было приказано вывезти труп за город и сжечь.

«Труп был уже неузнаваем: он представлял из себя бесформенную массу, обезображенную ударами шашек, бросанием на землю и прочим. Но этого все еще было мало: дорогой глумление продолжалось — к трупу подбегали отдельные лица из толпы, вскакивали на повозку, наносили удары шашкой, бросали камнями, землей, плевали в лицо»[88].

На городской бойне тело боевого русского генерала было сожжено, а прах зарыт в землю.

Когда полгода спустя Добровольческая армия вернулась на Кубань, на месте могилы генерала Корнилова в Гначбау нашли лишь пустую яму и небольшой кусок соснового гроба. Тогда же на берегу Кубани около здания фермы, где был убит этот боевой русский генерал, был поставлен памятник — высокий деревянный крест.

Семья Лавра Георгиевича, находившаяся с ним на Дону, накануне похода была переправлена во Владикавказ. Его жена Таисия Владимировна умерла в Новочеркасске от воспаления легких 20 сентября (2 октября) 1918 года и там же была похоронена. Старшая дочь Наталья, ранее бывшая замужем за морским офицером Маркиным, после развода в эмиграции вышла замуж за бывшего адъютанта Алексеева генерала А. Г. Шапрона де Ларе. Их сын, названный в честь деда, в последние годы жил в Бельгии (умер в 2000 г.)[89]. Сын генерала Корнилова Георгий, которому ко времени смерти отца было двенадцать лет, позднее стал инженером-механиком и большую часть жизни прожил в США. Младший брат первого командующего Добровольческой армией полковник П. Г. Корнилов был расстрелян в июле 1918 года в Ташкенте после неудачной попытки антибольшевистского восстания.

Постепенно Деникин восстанавливал потерянное управление войсками. Новый командарм белых решил возвращаться на север, применяя гибкую тактику. Суть ее — внезапные удары, уклонение от боев с превосходящими силами противника. При этом была применена тактическая новинка — движение вопреки природе военного дела не вдоль, а поперек железных дорог, находящихся в руках большевиков.

Генерал достиг высокой мобильности войск за счет сокращения обозов и оставления 200 раненых на местах. Три санитара вызвались добровольно ухаживать за ними. Один из немногих пленных, взятых в заложники, комиссар Лиманский, купил себе свободу, дав слово чести охранять и защищать остающихся раненых.

Эту «бесчеловечную» акцию будут потом долго вменять в вину Деникину, который так объясняет ее:

«Речь шла о том, чтобы пожертвовать двумястами бойцами в надежде спасти несколько тысяч — или же мы будем двигаться медленно, и наше будущее окажется сомнительным. У меня возникло искушение вести всех, но, посоветовавшись с моими генералами, выслушав мнение Алексеева, Маркова, Романовского, я счел, что мой долг главнокомандующего поступить так, как я поступил».

Однако он признавался потом, что если бы сам оказался на месте одного из этих двухсот нетранспортабельных раненых, то пустил бы себе пулю в лоб.

Правда, осталось лишь 119 человек: восемьдесят одного из двухсот спрятали друзья на ломовых дрогах различных частей. Через несколько недель во время нового похода на Екатеринодар добровольцы проходили той же дорогой. Они узнали, что лишь двое были убиты красными, 16 умерли от ран и 101 выжил.