Это речь подлинного Петра Краснова, такого, каким я его знал. Он понимал, что ему предстоит скорая встреча с Творцом, и мог уже свободно высказывать свои мысли.

Мои первые встречи с советскими коллегами-инженерами

В первые сорок лет после революции я почти не встречался с советскими инженерами. Если быть точным, такие встречи происходили почти точно через каждые десять лет – в 1927, 1936, 1946 и 1957 гг. Характер встреч до некоторой степени отражал целительное действие времени на отношения обеих сторон. Однако после Второй мировой войны они изменились самым серьезным образом.

Первое столкновение имело место в Бремене в 1927 г. Кроме местного строительства, фирма «Пауль Коссель и К°» вела работы и за рубежом – в Ирландии и в Советском Союзе, где фирма образовала с советским правительством совместное предприятие под названием «Руссгерстрой» («Русско-германское строительство»). Я отозвался на анонимное объявление головной фирмы о наборе сотрудников и подал заявление на работу в Ирландии; однако, когда старый Коссель взял меня, выяснилось, что он рассчитывал уговорить меня поехать работать в Москву в дочернюю фирму, которая занималась строительством многоэтажных домов из облегченного пемзобетона. Я отказался наотрез, но согласился перевести с русского на немецкий в главном бременском офисе действовавшие на тот момент советские стандарты по железобетону.

Однажды Пауль Коссель сообщил мне, что из Москвы на конференцию в Бремен приезжает председатель совета директоров «Руссгерстроя» по фамилии Белоусов и что он, Коссель, хочет, чтобы я с ним встретился. Я дал согласие, но снял с себя всякую ответственность за возможные последствия. Действительно, встреча закончилась ссорой, но должен признаться, что, условно говоря, «первый выстрел» был сделан мной.

Когда младший брат Косселя, Макс, пригласил меня в комнату, чтобы я мог перевести для Белоусова памятную записку для заседания совета директоров, которую набросал в соседней комнате Пауль Коссель, я громко заметил – так, что они через открытую дверь тоже могли меня слышать, – что не знаю, как переводить обращение «герр» перед фамилией Белоусова, ведь большевики не пользуются никаким эквивалентом этого слова. «Мне что, переводить это как «товарищ»?» – И я саркастически рассмеялся. Макс Коссель шикнул на меня и велел обращаться к Белоусову по-русски «председатель». Я написал все это в старой орфографии[108] – просто для того, чтобы досадить Белоусову, хотя в целом я уже перешел на новую. В результате, когда меня представили Белоусову, мы с ним обменялись не одной парой ядовитых реплик. Сам он прежде был школьным учителем в деревне и большевиком «старой гвардии», а видный пост занял благодаря личной дружбе с Лениным. Позже я узнал, что он потребовал немедленного моего увольнения, на что старший Коссель сказал, что он не в Москве и не имеет голоса в делах назначения сотрудников головной фирмы в Бремене.

Однако когда через несколько месяцев в Бремен приехал главный инженер «Руссгерстроя», в прошлом профессор Михайлов, Пауль Коссель был уже против нашей встречи. Но Михайлов настоял на ней; когда мы встретились, то его отношение подчеркнуто – даже преувеличенно – отличалось от отношения Белоусова.

На первом нашем совещании все присутствующие, за исключением советского гостя и Пауля Косселя, стояли вокруг стола. Михайлов вскочил и заявил, что ему неловко сидеть, когда я стою. Так что мне пришлось взять стул и сесть, хотя наш главный инженер и другие мои немецкие начальники остались стоять.

Михайлов привез с собой жену. Она совсем не говорила по-немецки, поэтому он попросил пригласить и меня на официальный обед, который Пауль Коссель давал в их честь на своей бременской вилле. Я сидел напротив Михайлова, рядом с его женой, в центре длинного обеденного стола, за которым собрались некоторые из самых заметных торговцев и промышленников этого древнего ганзейского города, заинтересованных в развитии торговых отношений с Советами. Тосты следовали один за другим. Пили за «Руссгерстрой», за советско-германские отношения и т. п. Я переводил, оставляя при этом свой бокал нетронутым.

Когда пришел черед Михайлову произнести ответный тост, он посмотрел на меня и сказал: «А что мне пожелать вам? Переведите, пожалуйста, то, что я скажу». Мы оба поднялись, и он продолжил: «Я поднимаю бокал за тот день, когда обстоятельства сложатся так, что вам можно будет вернуться на Родину. Пусть день этот наступит скоро, ибо так будет лучше для всех нас!» Закончив переводить, я встал по стойке «смирно», осушил свой бокал шампанского и затем, по традиции старой русской армии, перевернул его над головой, чтобы показать, что в нем не осталось ни единой капли. В конце концов, тост Михайлова можно было понять как выражение надежды на полное изменение политики коммунистов!

Наш хозяин и его немецкие гости были совершенно ошарашены этим поступком советского инженера, который к тому же официально представлял Советы. После этого обед оказался несколько скомкан; никто, казалось, не знал, как себя вести.

Возможное объяснение этому я получил на следующий день. Мы ехали в машине, и Михайлов начал задавать мне наводящие вопросы относительно финансового положения компании Косселя, которое в то время было довольно шатким. Тем не менее он спокойно принял мой ответ «ничего не знаю» и ничем не показал своего недовольства. Возможно, ему разрешили попытаться подружиться со мной, чтобы получить закрытую информацию о фирме Косселя, но я уверен, что на тот странный тост за обедом его толкнули спонтанные и искренние чувства. Я привел здесь его настоящую фамилию. Никто из советских инженеров, с которыми я встречался после Второй мировой войны, ничего о нем не слышал, так что я решил, что он, должно быть, угодил в 1930-х гг. под сталинские чистки. Сейчас ему было бы за восемьдесят, окажись он жив, что я считаю весьма маловероятным.

Моя вторая встреча с людьми «оттуда» состоялась девять лет спустя, когда я в 1936 г. на борту «Куин Мэри» возвращался из Гарварда с Международной конференции по строительству фундаментов. Судно только что ввели в строй, и я специально приехал пораньше, чтобы взглянуть на каюты первого класса. Я оставил багаж в своей двухместной каюте туристического класса и отправился бродить по кораблю, а вернулся после отплытия, когда мы были уже в море. Открыв дверь каюты, я увидел, что посередине на полу какой-то мужчина распаковывает багаж, а еще двое – по всей видимости, его приятели из соседней каюты, – сидят на диване. Должно быть, он прочел мое имя на багажных ярлыках – где вместо адреса и в Нью-Йорке, и в Лондоне была указана только компания «Америкэн экспресс», – потому что обратился