вспыльчивый и довольно сварливый, бранился и кричал на русских послов и однажды до того вышел из себя, что вырвал из рук князя Елецкого черновую договорную запись и бросил ее, а самого князя схватил за воротник его шубы, оборвал застежки и, повернув лицом к двери, выгнал его из своей избы. Наконец согласились на том, чтобы написать Ивана Васильевича царем и государем Лифляндским и Смоленским только в московском договорном списке; согласились также написать уступку не только ливонских городов, завоеванных поляками, но и тех, которые были еще заняты русскими.

17 января защитники Пскова увидали со своих стен большое движение в неприятельских лагерях и приближавшуюся толпу конных и пеших людей. Воеводы думали, что поляки затевают новый приступ. Но от толпы отделился русский боярский сын, по имени Александр Хрущов; впущенный в город, он вручил воеводам перемирную грамоту от русских послов. Велика была во Пскове радость граждан, освободившихся от тягостной осады. Еще более радовались поляки столь выгодному для них миру. Замойский устроил в своем стане пир и звал на него русских воевод. Шуйский отпустил своих товарищей, но сам не поехал. В первых числах февраля польский гетман снялся с лагерей и двинулся в Ливонию отбирать у русских уступленные ими города и замки. Особенно чувствительна была для нас потеря Дерпта, или Юрьева Ливонского, который 24 февраля перешел в руки поляков. В этом городе издревле находилась значительная русская колония, а со времени русского завоевания в течение с лишком двадцати лет он успел до некоторой степени обрусеть; в нем основалась православная епископия и появились многие православные храмы. Здесь уже успело смениться целое поколение русских граждан. Выселяемые отсюда в Новгород и Псков, граждане эти и их семьи прощались с Юрьевом как со своим родным городом, в последний раз молились в своих приходских храмах и со слезами причитали над могилами родственников.

Уступая ливонские города Баторию, в Москве питали надежду, отделавшись от сильнейшего врага, потом ударить всеми силами на более слабого, то есть на шведов, чтобы отнять у них обратно Нарву и другие эстонские города, взятые ими у русских. Посему московская дипломатия во время мирных переговоров с Польшей старательно отклоняла предложенное Поссевином посредничество для заключения мира со шведами. Надежда отобрать у них взятые города особенно усилилась после того, как Делагарди двинулся было к берегам Невы и осадил Орешек, но здесь потерпел поражение и со стыдом ушел назад. Около этого времени, именно в июне 1582 года, в Москву прибыли те же польско-литовские уполномоченные, князь Збаражский с товарищами, для подтверждения перемирного договора. При сем они требовали, чтобы царь оставил Эстонию в покое и не воевал ее во время десятилетнего перемирия. Поляки не только не желали допустить русских вновь утвердиться на эстонском побережье, но и сами надеялись отнять это побережье у шведов, чтобы все бывшие ливонские владения сосредоточить в своих руках. Царь принужден был согласиться на новое требование. Со шведами завязались переговоры, которые окончились в следующем, 1583 году заключением трехлетнего перемирия на реке Плюсе. Не только Ругодив, или Нарва, но и русские города Ям, Иван-город и Копорье остались в руках шведов. Кроме вмешательства поляков, на заключение этого перемирия повлияло также происходившее тогда восстание, вновь поднятое в Казанской области луговыми черемисами.

Бедственно для России окончились усилия царя Ивана, направленные на завоевание Ливонии и приобретение балтийских берегов. Почти двадцатипятилетняя непрерывная война с западными соседями крайне расстроила и разорила Московское государство; она стоила ему огромных материальных жертв; многие тысячи людей погибли в битвах, в плену, от болезней и голода. Множество городов и сел было выжжено и вконец опустошено. Один современный летописец (псковский) с горечью заметил: «Царь Иван не на велико время чужую землю взял, а по мале и своей не удержа, а людей вдвое погуби». Напрасно некоторые новые историки пытаются оправдать Ливонские войны Ивана широкими политическими замыслами, а его неудачу военными талантами Батория и отсталостью русских в ратном искусстве сравнительно с западными европейцами. Напротив, чем ближе всматриваемся мы в эту эпоху, тем яснее выступает вся политическая недальновидность Грозного, его замечательное невежество относительно своих соперников по притязаниям на Ливонию, его неумение их разделить и воспользоваться их слабыми сторонами. Первые успехи совершенно его ослепили: вместо того чтобы вовремя остановиться и упрочить за Россией обладание ближайшим и нужнейшим краем, то есть Дерптско-Нарвским, он с тупым упрямством продолжал стремиться к завоеванию целой Ливонии и тогда, когда обстоятельства уже явно повернулись против него.

Блестящие успехи Батория можно только отчасти объяснить его талантами и отсталостью москвитян в ратном искусстве. Последнее обстоятельство не мешало им, однако, при деде и отце Ивана и в первую половину его собственного царствования наносить иногда поражения западным соседям, отвоевывать у них города и целые области. Если на стороне Батория было превосходство его личных военных способностей, то на стороне Ивана находилось важное, подавляющее преимущество: его неограниченное самодержавие, которое могло двигать всеми русскими силами и средствами как одним человеком, тогда как Баторий принужден был постоянно бороться с разными противодействиями и препятствиями в собственном государстве. Обстоятельства благоприятствовали Ивану и в том отношении, что во время его борьбы с Баторием южные пределы России не требовали больших усилий для своей обороны, ибо крымские татары были отвлечены происходившей между турками и персами войной, в которой хан участвовал как вассал султана. Но дело в том, что Ливонская война в России тогда не пользовалась сочувствием народным (была малопонятна для народа, не популярна), что тиран собственными руками истребил своих лучших воевод и советников и остался при худших, а сам он в минуты наибольшей опасности только обнаружил свою ратную неспособность и недостаток личного мужества. «Бегун» и «хороняка», как называет его Курбский. Его тиранство вместе с этой неспособностью очевидно отвратило от него сердца многих русских людей. Сие важное обстоятельство во время войны с Баторием особенно сказалось множеством перебежчиков из среды служилого сословия. В числе их находились и знатные люди: так, Давид Бельский, подобно Курбскому, ушел к королю и потом давал ему гибельные для русских советы во время последней войны. Грозный даже не сумел воспользоваться геройской обороной Пскова и, когда надо было энергически действовать всеми силами для полного отражения неприятеля, ждал своего спасения от иноземного вмешательства и лукавого посредничества иезуита Поссевина.

Если в чем Иван и был лично силен, так это в словесных препирательствах, что не замедлил испытать на себе тот же Поссевин.