этого парня? Не удивительно. Слова у него мягкие, как глина, и гладкие, как каменное масло.

— Не смейся над ним, отец! — робко попросила Нингаль.

— А зачем еще нужен молодой парень, если не для насмешек? — Прежде чем Нингаль успела ответить, он поднял руку предостерегающим жестом, останавливая ее. — Посмеялись и хватит. Значит, ты сделала, как он велел, и спрятала эту… вещь? Ну так пойди, найди ее и верни ему, чтобы он забрал ее отсюда, и мы все дружно забудем, что она когда-то была здесь.

— Конечно, отец. — Нингаль взяла скамью и отнесла его к стене, на которой висело несколько полок. До самой высокой не доставал никто в доме, так что приходилось пользоваться скамейкой. Вот на этой полке, в глубине, и стояла чашка Алашкурри. Нингаль достала ее, далеко вытянув руку, и принесла.

— Ну-ка, покажи, — прогудел кузнец. Нингаль взглядом спросила разрешения у Шарура, и после его кивка передала чашку отцу. Кузнец осмотрел ее и вернул дочери. — Я-то думал, на ней полно золота и серебра, и еще камешков драгоценных, а тут… Из-за чего столько суеты? Какая-то чашка из чужих земель из обычной глины… Дешевка!

— Я мог бы ответить, но лучше бы промолчать. — Шарур озабоченно смотрел на чашку. — Просто некоторые вещи лучше не обсуждать, чтобы не привлекать к ним лишнего внимания.

Димгалабзу хмыкнул. Вроде бы Шарур не ответил на его недоумение, и все-таки ответил. Кузнец немного подумал, прежде чем принять решение:

— Ну и ладно, потом как-нибудь расскажешь. Пока я ничего удивительного не вижу. Так, слышал кое-что там, на границе с Имхурсагом. Почем мне знать, что в этих слухах правда, а что нет.

— Благодарю тебя, отец моей невесты, — с поклоном сказал Шарур.

— Отец, а что ты слышал там, на границе? — заинтересованно спросила Нингаль. — Ты ничего такого не рассказывал.

— И не собираюсь. Потом как-нибудь, — ответил Димгалабзу. — Не сегодня. — Он повернулся к Шаруру. — Мудро ли было втягивать в это дело мою семью без моего разрешения, сын Эрешгуна? — суровым тоном спросил он. Видимо, кузнец сделал для себя какие-то выводы, и они вполне могли оказаться верными.

Шарур снова поклонился, извиняясь.

— Возможно, это был неразумный поступок, но я не мог спросить твоего разрешения, поскольку ты был в это время на поле боя, на границе с Имхурсагом. Пока особого вреда это не принесло, чему я весьма рад. — Теперь он говорил правду.

Димгалабзу покачал головой. Не то, чтобы он принял извинения Шарура, но, по крайней мере, не обиделся

— Проехали, — сказал он. — А теперь забирай отсюда эту чашку, и будем считать, что ее никогда здесь и не было.

— Я так и сделаю, — кивнул Шарур.

— Да будет так, — повторил Эрешгун.

— Да будет так, — сказал и Хаббазу, добавив: — Пусть бог Гибила считает, что этой чашки никогда здесь и не было. Пусть бог Гибила никогда не ведает, где побывала эта чашка. — На эти слова все, находившиеся в комнате, хором ответили: «Да будет так!»

Шарур, Эрешгун и Хаббазу перед тем как выйти из дома, поклонились сначала Димгалабзу, а затем Нингаль. Шарур порывался бежать домой, чтобы прошло как можно меньше времени с момента его отсутствия. Но бегущий человек неизбежно привлек бы внимание прохожих, а следовательно, и Энгибила. Так что Шарур пошел намеренно медленно, степенно раскланиваясь со встречными.

Добравшись до дома, он с облегчением вздохнул. Такой же вздох вырвался у его спутников. Эрешгун спросил:

— Куда ты теперь намерен ее запрятать, сын? Найдется ли у нас такое же укромное место, как в доме у кузнеца?

— У нас еще остался горшок с оловом от Лараванглали? — для порядка спросил Шарур. Он и без того знал, где хранится металл. Отнес чашку к одному из больших глиняных горшков, сунул чашку внутрь на темно-серые куски олова и накрыл крышкой.

— Хорошо, — одобрил Эрешгун. — Рядом с металлом бог станет таким же близоруким, как смертный. У олова есть своя сила, способная превращать медь в твердую бронзу, хотя само оно прочностью не отличается.

Хаббазу тоже одобрительно кивнул.

— Верно, — кивнул он. — Может так удастся спрятать эту вещь от вашего бога. Но все-таки надо бы решить, что мы будет делать дальше с этой посудиной.

Однако Шарура сейчас больше занимал другой вопрос: как бы сделать так, чтобы вор не добрался до чашки, когда останется в одиночестве. С мастера-вора станется еще раз украсть проклятую чашку и отнести своему богу, чтобы заслужить расположение Энзуаба. Особенно если учесть, что Энгибил по-прежнему несет дозор на границе вместо того, чтобы развлекаться у себя во дворце с куртизанками.

— Если разбить чашку, обратно не склеишь, — сказал Эрешгун. — Надо хорошенько подумать, прежде чем решаться на такой шаг.

— Обязательно! — поддержал его Хаббазу. — У меня от одной мысли, что придется разбить проклятую посудину, все внутри переворачивается. Это же означает пойти против воли богов.

— Ты и в самом деле хочешь сломать то, что принадлежит богам? — голос призрака деда Шарура одновременно услышали отец и сын. — Вы что, с ума посходили? А ну как боги узнают, что ты натворил?

— Чужие боги, призрак моего дедушки, — тихо пробормотал Шарур. С призраками все почему-то разговаривали тихо. Впрочем, так окружающие меньше слышали. — Если мы ее разобьем, чужие боги вряд ли смогут нас наказать.

— Чужие боги! — призрак деда Шарура пренебрежительно фыркнул. — Мой тебе совет: никогда не имей дела с чужими богами. Оставь их в покое и молись, чтобы они оставили в покое тебя. Больше мне сказать нечего.

Эрешгун вздохнул.

— Призрак моего отца, — так же тихо пробормотал он, — когда ты жил среди людей, ты ведь ходил в горы Алашкурру. То есть имел дело с тамошними богами. Мы просто следуем по твоим стопам.

Хаббазу мог слышать только часть беседы, но, видимо, без труда понимал и остальное. Призрак деда Шарура сказал:

— Да, я ходил в горы Алашкурру. Да, я имел дело с ихними богами. Я эти горы терпеть не мог! Они слишком высокие, слишком крепкие. И народ тамошний мне не по нраву. Они чужие, и слишком надменные. Я ненавидел богов Алашкурру.